Иван попросил рассказать о постановлении сената, и Алексей подчинился, хотя чувствовал себя смущённым. Всё было нелепо: офицер выполнял указания какого-то следопыта, а не управлял ситуацией. Иван перевёл дикарям слова Алексея, и Чукчи удовлетворённо забормотали что-то.

– Вот и всё, мы можем возвращаться, – объявил Иван. – Теперь они направят в фортецию своих главарей.

– Всё? – удивился молодой офицер.

– Пойдёмте.

Самым тяжёлым испытанием для Алексея было повернуться к дикарям спиной, зная, что у них есть луки и стрелы. «Возьми себя в руки, будь мужчиной», – сказал он себе. Сделал первые шаги по направлению к крепости и обернулся: Чукчи спокойно шли в противоположную сторону. Увидев это, Алексей вдруг сразу повеселел, молчаливость улетучилась, захотелось общаться, и даже Иван Копыто, прежде не вызывавший в Алексее добрых чувств, сделался по-особенному милым. «Как выгодно быть трусом. Нужна самая малость, чтобы исправить настроение с подавленного на весёлое… Значит, я всё-таки трус?» – размышлял Алексей, широко улыбаясь и испытывая почему-то огромное облегчение от того, что признался себе в этом. Теперь для него отпадала всякая необходимость оправдываться перед самим собой в определённых ситуациях, теперь ничто не связывало его.

Совсем недавно поручик Сафонов раздумывал над тем, куда приложить всю силу своей молодости: посвятить ли себя целиком военной службе или отдаться служению женской красоте. Впрочем, в любовь он почти не верил, хотя увлекался быстро. Оставалась военная карьера, но она требовала усердия и того душевного порыва, который один лишь способен удовлетворить тщеславие молодости. Правда, Алексею приходилось слышать о людях, которые были напрочь лишены такого порыва и, надев на себя первый попавшийся хомут, честно работали до конца жизни. Но Алексей Сафонов не мог разрешить себе этого. Он был молод и слишком ценил свою молодость, чтобы дать ей исчезнуть в скуке и монотонности быта.

И вот он признал в себе труса. Стало быть, отныне не надо было думать о проявлении геройства, и это позволило сердцу поручика Сафонова биться ровно, без волнения. А коли так, то что же теперь делать? Куда девать тот пыл, который ещё несколько минут назад толкал молодого человека на активные действия, толкал его чуть ли не в пропасть прыгнуть? Во что теперь превратится вся эта неуёмная энергия?

В тот день никто из Чукчей не пришёл в Раскольную, они занимались своими убитыми. Зато наутро, едва забрезжил рассвет, перед крепостью стояли дикари, человек десять, требуя впустить их.

– Кто пришёл? – спросил капитан Никитин.

– Эгылгын, Наталкот, Кама-Тагын, – перечислял Иван, – Седая Женщина…

– Седая Женщина собственной персоной?

– Он же у них запевала, – кивнул следопыт.

Комендант велел открыть ворота, и дикари вошли в крепость. Со всех сторон к ним стягивались казаки, громко и оживлённо обсуждая туземных послов. Чукчи были одеты совершенно обычно, ничем себя не украсив по случаю торжественной встречи, если не считать одной ярко расшитой бусами шапочки, которая пятном выделялась в бурой массе туземцев. Почти все они были вооружены длинными копьями.

Капитан Никитин распорядился, чтобы перед домом, где находилась гауптвахта, на земле расстелили побольше шкур, и предложил дикарям сесть. Казаки плотно окружили пришедших, оставив место для офицеров. Поблизости от расстеленных шкур было поставлено несколько стульев для женщин, желавших посмотреть на переговоры.

Когда командир гарнизона объявил, что все в сборе и что можно начинать, Чукча в расшитой шапочке затянул какую-то песню. Все вокруг смолкли, словно им очень нравилась эта песня или же будто они страшились навлечь на себя гнев исполнителя, если бы помешали ему петь. Собственно, песней трудно было назвать это завывание, превращавшееся иногда в произнесение неразборчивых слов.

– Это и есть Седая Женщина, – шепнул Маше стоявший позади неё Григорий. – Поглядите на его шапку, это не простая шапка – шаманская. Он её надел, чтобы защитить себя от злых духов, которыми населена Раскольная.

К макушке шаманской шапочки была пришита косичка из чёрных волос. С левой стороны шапки свисали две длинные кисти, сплетённые из тонких кожаных шнурков и опускавшиеся почти до колен Седой Женщины. К одной из этих кистей были привязаны три нитки длиной примерно в палец, на которые были нанизаны красные бусины.

Когда шаман закончил песню, все оживились. Выступление Чукчи произвело на Машу гнетущее впечатление. Да и сам старик был неприятен и напоминал скорее покойника, чем живого человека. Его лицо, изрезанное бесчисленными морщинами, оставалось почти неподвижным, словно было сделано из воска, но глубоко посаженные чёрные глаза были живыми. Возле Седой Женщины стоял чукотский юноша в женском платье и с заплетёнными косицами. Над верхней губой юноши виднелся тёмный пушок, глаза горели каким-то таинственным мутным светом. Его лицо резко выделялось среди мужских лиц и напоминало странную маску, наделённую трагическими чертами. Маше почему-то подумалось, что этот юноша в женском наряде и шаман были как-то незримо связаны друг с другом и составляли единое целое.

– Это кто? – осторожно спросила она у Григория.

– О ком вы спрашиваете, сударыня?

– О том юноше в женском платье.

– А… Это мягкий мужчина…

– Кто? Простите, я не поняла, что вы сказали. – Маша с вниманием посмотрела на Григория.

– Мягкий мужчина, – повторил казак.

– Что значит «мягкий»?

– Марья Андреевна, – Григорий смущённо втянул голову в плечи, – это у них такие люди есть, которые ведут себя… как бы это…

– Как-нибудь особенно? – подсказала Маша. – Они не соответствуют мужскому образу?

– Вот именно. Не соответствуют, совсем не соответствуют. – Григорий обрадовался подсказке.

– И поэтому мужчины одеваются в женское платье? – уточнила девушка.

– Не только одеваются, – опустил глаза Григорий.

– В каком смысле?

– Ну, они вообще ведут себя, как женщины.

– Выполняют женскую работу? – спросила Маша, чувствуя, что Григорий не договаривал чего-то.

– И работу тоже, Марья Андреевна… Они у них навроде жён… Таким людям духи что-то нашёптывают и заставляют их вести такую жизнь.

– Какую жизнь? Я не понимаю. Что значит «навроде жён»?

– То и значит, Марья Андреевна. Именно это и значит. Потому они и называются мягкими мужчинами, не воины это уже и не мужчины. Они выбрали себе особую дорогу… Простите, но нам с вами этого не понять… Иногда они идут на это, чтобы избавиться от какой-нибудь страшной болезни по указанию шамана… Всякое тут может быть причиной… Вы, Марья Андреевна, у Ванюши спросите, он лучше объяснит… Ваня! Подойди к нам, сделай милость, дружок… Вот Марья Андреевна любопытствует, откуда и почему берутся мягкие мужчины.

– Мягкие-то? – Копыто поставил ружьё прикладом на землю и поскрёб пальцами заросший подбородок. – Ежели в двух словах, то они исполняют требования духа. – Следопыт взглянул на Машу и понял, что она не удовлетворилась таким объяснением. Он продолжил, говоря тихо, чтобы не быть помехой тем, кто вёл переговоры: – Дух является к человеку и требует от него начать другую жизнь. Иногда дух приходит к больному человеку, иногда – к здоровому… Тут нельзя дать точного определения, у кого как случается такое обращение… Ежели человек отказывается последовать требованию духа, то он начинает болеть.

– Как это?

– Болезнь… Бывает, что беспамятство на много дней, бывает, что сумасшествие… Должно быть, что-то приходит к ним в это время, но никто вразумительно ничего не объясняет. Я знал одного берегового Чукчу, который вдруг лет в тринадцать потерял чувствительность ног, а затем и вообще перестал двигаться; лежал, словно мёртвый тюлень. А до того он был очень сильным мальчиком, очень ловким и удачливым рыбаком. И тогда один шаман велел ему стать женщиной, он даже спал с ним.