– Дело в том, что, когда умирает человек, подобный доктору О'Нейл, нам следует извлечь из этого урок – если нам плохо, то необходимо выговориться.

Несколько секунд спустя она уже набирала номер телефона Энджи.

Энджи Биджелоу любила говорить, что она провела первые девять месяцев своей жизни, читая журнал «Тайм» через пупок своей матери, и, хотя ее мать утверждала, что это был «Ньюс-уик», вопрос так и остался открытым. Энджи была эрудированная женщина. Она обладала фотографической памятью и знанием человеческой природы, что помогало ей правильно ориентироваться в событиях, освещаемых в газетах или журналах. Но все это не делало ее слишком самоуверенной.

Пациенты любили ее, потому что она редко ошибалась. Если она ставила диагноз, что у пациента грипп, который пройдет ровно через две недели, то так обыкновенно и бывало. Если она говорила, что больная конечность ушиблена, а не сломана, то это оказывалось именно так. Она много читала специальной литературы и была знакома с каждой мало-мальски стоящей теорией в области медицины и всегда была в курсе, какие анализы следует проводить, а какие нет, и какова точка зрения на них медицинских авторитетов. Кроме того, она всегда знала, какие лекарства стоит или не стоит прописывать. Она инстинктивно чувствовала то, что больной не мог четко выразить в своих жалобах на недомогание. Она была ближе к научной медицине, чем многие другие врачи.

Домашнее хозяйство она вела примерно в таком же ключе. Она была организованной, четкой и разумно распланировала свою жизнь. Всему было свое время и место – овощи она всегда покупала в четверг во второй половине дня, белье относила в прачечную каждый вечер после обеда, дом убирала по воскресеньям. Не то чтобы она не могла попросить Бена помочь ей с домашними делами – он работал дома, и у него было свободное время, – но она знала, что справится со всем этим лучше него. Ей бесконечно нравилось быть женой, матерью и деловой женщиной одновременно, и она гордилась, что отлично может совмещать все это.

Поэтому в тот вечер, в пятницу, она не пожалела усилий на то, чтобы приготовить полный обед – чечевичный суп, рис с пряностями, салат и первые яблоки из Макоуна из местного фруктового сада, запеченные с медом – для Бена и Дуги. Похороны Мары были кульминацией трех последних и долгих и изматывающих дней, которые буквально выжали из всех домашних моральные и физические силы. В доме царило уныние, которое Энджи надеялась развеять, восстановив нормальный ритм жизни в семье.

Закончив мыть кастрюли и сковородки, она принялась протирать кухонный стол, когда раздался телефонный звонок. Она сняла трубку раньше, чем к ней прикоснулся Дуги, который предполагал, что звонит его маленькая приятельница из Маунт-Корта, которая звонила уже дважды – три раза вчера и два раза позавчера. Юная любовь обладает поразительной настойчивостью. Это также не давало покоя матери четырнадцатилетнего мальчика, которого знала, насколько развитыми бывают четырнадцатилетние девочки. Дуги еще не созрел для этой девочки. Он вообще еще не созрел для таких отношений.

Но звонила не Мелисса. Это была Пейдж, и ее голос звучал настолько печально, что трудно было поверить, что это говорит ее обычная такая жизнерадостная подруга. В трубке слышались произносимые на высокой ноте слова: Пейдж упоминала о Маре, что-то говорила о какой-то колыбельке и о сиделках. Энджи попросила ее успокоиться и рассказать все снова, но только спокойнее.

Когда смысл рассказа дошел наконец до Энджи, она не знала, плакать ей или смеяться.

– Ребенок Мары из Индии? Да ты, должно быть, шутишь?

– Она лежит рядом со мной и величиной не больше грецкого ореха. Но при этом она существует, она реальна. И пока она моя. Я – единственное, что у нее есть, а у меня завтра дежурство в офисе и спаренные часы на следующей неделе, поскольку необходимо работать еще и за Мару. И это не говоря уже о том, что у меня пять дежурств в госпитале и очередной забег в Маунт-Корте – все на следующей неделе. Что мне делать?

Энджи все еще пыталась переварить факт появления ребенка.

– Слушай, а ведь Мара, скорее всего, не знала, что ребенка вот-вот привезут?

– Она знала. Представитель агентства разговаривала с ней в понедельник.

– Тогда как же она могла покончить с собой? Ведь ей так хотелось удочерить ребенка. Она считала это своим спасением, своим спасательным кругом. Что же произошло?

– Я не знаю! – выкрикнула Пейдж.

– Почему же она не сказала, что ребенок уже в пути?

– Представления не имею! – ответила Пейдж, вновь срываясь на крик.

Слова ее полились на Энджи, как из рога изобилия. Она напомнила подруге, как часто Мара говорила о том, что она неудачница, что ей вечно не везет – в противовес рассуждениям о «спасательном круге». Энджи решила, что подобные рассуждения со стороны Мары выглядели скорее как шутка. А может быть, и нет.

– Возможно, всему виной ее суеверие. Возможно, она боялась говорить нам о приезде девочки, потому что не хотела сглазить.

– Напрасно она так. Обмолвись она хоть словечком, мы бы хоть как-то к этому подготовились.

– Это в том случае, если бы мы знали о ее планах самоубийства.

– Даже если бы не знали. Она была просто обязана рассказать нам о ребенке. Ведь мы считались ее подругами. Она непременно должна была сообщить нам, когда приезжает девочка. Она должна была поставить нас в известность о своем кризисном состоянии, о том, что она принимает валиум.

– Я выезжаю к тебе, – неожиданно сообщила Энджи. – Дай мне пять минут, чтобы закончить дела дома, и жди.

Пейдж прерывисто дышала в трубку.

– У меня все в порядке. Тебе незачем ехать.

Но Энджи все-таки решила поехать. Пытаясь повернуть жизнь в привычное русло, она тем не менее не могла отделаться от мыслей о Маре. Она никак не могла забыть, какое ужасное впечатление произвела на нее та черная глубокая яма в земле, в которую сегодня утром опустили гроб с телом Мары. Она продолжала спрашивать себя, все ли она сделала, чтобы предотвратить несчастье, и вот теперь, хотя она и помыслить не могла, что и Пейдж была на грани самоубийства, Энджи решила не рисковать.

Она хотела поговорить с Пейдж.

И она должна была увидеть ребенка.

Бен лежал, распростершись на диване, и переключал телевизор с одного канала на другой. Его альбом для набросков находился рядом, на случай, если вдруг он наткнется на что-нибудь стоящее, что можно увековечить с помощью карикатуры. Энджи, впрочем, знала, что это скорее привычка, чем серьезное занятие. Он смотрел на все отсутствующим взглядом, и было ясно, что он ни на чем не может сосредоточиться. Смерть Мары потрясла его не меньше, чем других.

Энджи попыталась вывести его из этого состояния.

– Милый, я собираюсь навестить Пейдж. Помнишь ту маленькую девочку, которую Мара хотела удочерить? Она из Индии. Так вот, ее сегодня привезли. Сегодня – не понимаешь? Пейдж взяла ее к себе.

Отсутствующий взгляд Бена сменился удивлением, хотя это никак не выразилось в его поведении.

– Ее ждали только через несколько недель.

– Так говорила Мара. Но девочка уже здесь, и по голосу Пейдж я поняла, что подруга в панике.

– Пейдж умеет заботиться о детях. Она педиатр.

– Когда дело касается собственных чад, педиатры теряют голову больше, чем кто-либо другой.

– О тебе такого не скажешь.

– Но я исключение. Кроме того, я же не работала четыре года и целиком могла посвятить себя Дуги. И у меня есть ты. У Пейдж нет мужа, который мог бы помогать ей, пока она занимается воспитанием ребенка. Бен решил отбросить в сторону недомолвки.

– Она что, решила оставить девочку у себя?

– Не знаю. Я выясню, когда съезжу к ней.

– А сама-то ты за или против?

– Я – сторона нейтральная. Я просто послушаю, что мне хочет сообщить Пейдж.