— Какие же именно?

— Ну, собственно, речь идет как будто о каком-то богослужении, но вовсе не по обряду англиканской церкви, я уверена в этом. Обычно начинает сам Морган, а жена и дети подхватывают. Что-то вроде: «Будь благословен Господь за посланников рая», «Да славится Имя Его и в пище и в питии нашем», «Благодарение Господу за возврат исконных наших жертвоприношений», «Благодарение Господу за явление старинного алтаря», «Восхвалим Господа за радость стародавнего сада», «Восхвалим Господа за возвращение тех, кого так долго не было с нами»... Ну, и все прочее в том же духе. Просто какой-то безумный бред, иначе и не скажешь.

— Но поверьте, — поспешила успокоить ее дама, приехавшая из английской глубинки, — во всем этом нет для нас никакой реальной угрозы. Просто тут обосновались сектанты — не исключено, что это какая-то новая секта. Вы же понимаете, иные сектанты отличаются весьма странным поведением.

— Но это не похоже ни на одних сектантов, о которых я когда-либо слышала в своей жизни, — довольно горячо возразила дама-валлийка, и в голосе ее явственно прозвучали интонации, столь свойственные обитателям этого края. — А вы слышали, как они судачили о каком-то ярком свете, который в полночь исходил из церкви?

Теперь уж я окончательно был озадачен и сбит с толку. Дети вмешались в беседу двух дам и оборвали ее на том самом месте, где речь зашла о ярких полночных огнях, осветивших прилежащее к церкви поле. Когда же девчонки и мальчишки с гиканьем снова умчались на песок, течение разговора уже переменилось — миссис Гарланд и миссис Уильямс теперь как ни в чем не бывало увлеченно толковали о кори Джейни и об удивительном способе избавления от боли в ушах у детей применительно к случаю Тревора. Было очевидно, что от них мне уже не удастся узнать ничего нового, а потому я покинул взморье, пересек мостовую гавани и завернул в местный «Клуб рыбаков», где угощался пивом вплоть до того часа, когда, настала пора преодолеть две мили крутой горной тропы, чтобы поспеть на поезд до Пенвро, где я остановился. Всю дорогу я пребывал в состоянии легкого недоумения — и не столько из-за некоторых с трудом воспринимаемых рассудком фактов вроде сильнейшего запаха ладана в том месте, где благовония не курились на протяжении трехсот пятидесяти с лишним лет, или из-за истории об ослепительно ярком свете, в глухую полночь пробивающемся сквозь запертую церковную дверь, сколько из-за этих весьма подозрительных по формулировкам восхвалений Господа Бога, почему-то вошедших в обиход у здешней протестантской паствы.

Пока я взбирался на склон холма, минуя участки густого леса и горных лугов, солнце уже село, стало вечереть, и я ощутил себя в окружении безбрежного зеленого царства» ощутил магическое дыхание земли и леса, а затем на одном из поворотов тропы далеко внизу открылось смутное мерцание неподвижной глади моря, доносящего до меня свой глухой рокот, как если бы я все еще слушал шорох волн, омывающих этот маленький, затаившийся, скрытый от постороннего взора морской залив, на берегу которого расположился Ллантрисант. И если уж здесь суждено быть «раю в пище и питии», думал я, то сколь же благодатнее рай, заключающий в себе и этот запах зеленой листвы, и это внезапное явление моря, и этот багрянец закатного неба. .Именно в эти минуты ко мне пришло ясное видение извечно окружающего нас реального мира, только здесь я по-настоящему внял языку природы, который лишь потому является для нас тайной, что мы не даем себе труда прислушаться к нему и попытаться его понять.

Было уже почти совсем темно, когда я добрался до станции, которую кое-как освещали несколько жалких масляных фонарей — едва ли не единственных светлых точек во всей округе, где так далеко отстоят друг от друга редкие крестьянские фермы. Поезд прибыл вовремя, я поднялся в вагон, но едва мы тронулись, как я заметил под одним из этих тусклых фонарей небольшую группу людей. С поезда только что сошла женщина с ребенком, и их встретил ожидавший да станции мужчина. Я не различил этого человека в темноте, когда стоял на перроне, но теперь ясно увидел, как он делает знак в сторону холма, у подножия которого располагался Ллантрисант, и в тот же миг мне почему-то стало не по себе.

Это был совсем еще молодой человек — видимо, сын одного из местных фермеров, — облаченный в какое-то грубое темное одеяние; и столь же отличный по виду от старого мистера Эванса, приходского священника, как только вообще могут отличаться люди друг от друга. Но на лице его я в свете фонаря различил такое же благостно-счастливое выражение, какое прежде заметил в глазах почтенного старика. То было лицо, ярко озаренное несказанной радостью — я бы сказал, что оно скорее само освещало фонарь на платформе, чем освещалось им. Сошедшая с поезда женщина и ее дитя, по всей видимости, были не из местных жителей и приехали навестить семью этого молодого человека. Прежде чем увидеть встречающего, они растерянно, почти тревожно озирались вокруг, но потом заметили его сияющее лицо, и легко было понять, что в тот миг все их тревоги рассеялись без следа.

Женщина и ребенок стояли на глухом полустанке, посреди погружавшегося во мрак чужого им края — и в то же время это выглядело так, как если бы их приветствовали в преддверии самого настоящего земною рая.

В то же время, хотя всюду здесь меня сопровождало ощущение света и радости, сам я продолжая находиться в состоянии замешательства. Я чувствовал, что в этом маленьком городке, притаившемся под склоном холма, произошло или происходит нечто весьма странное, но мне было еще очень далеко до уяснения сути творящейся рядом со мной мистерии — или, лучше сказать, ключ от нее уже был мне предложен, но я не принял его, я даже все еще не подозревал, что он находился где-то поблизости; ибо нам не дано осознать то, что мы сами заранее, не рассуждая, предопределили как нечто совершенно невероятное и потому несуществующее, будь даже оно выставлено пред самые наши очи. Меня мог бы направить на истинный путь диалог хозяев миссис Уильямс, пересказанный ею своей английской приятельнице; но этот путь находился уже вне пределов допустимых возможностей, вне круга моего мышления. Скажем, палеонтолог способен распознать свежие, чудовищных размеров и вполне недвусмысленных очертании следы на илистом резном берегу, но при том он никогда не придет к заключению, которое, казалось бы, явно подсказывает его же собственная узкоспециальная наука — скорее он выберет какое-то иное, далекое от очевидности объяснение, поскольку саму эту очевидность он сочтет чем-то абсолютно нереальным и непозволительным — согласно нашему традиционному образу мышления, которое мы по привычке считаем весьма совершенным.

На следующий день я решил как следует поразмыслить над этими вопросами, уединившись в одном с давних пор известном мне местечке неподалеку от Пенвро. Я только еще начал складывать разрозненные части моей «картинки-загадки», или лучше сказать, передо мной лежали лишь некоторые фрагменты цельной картины, и — если продолжить образ — главная трудность заключалась для меня в следующем: хотя знаки на каждой отдельной части уже как бы давали намек на общий рисунок, я все еще не был готов в полной мере воспринять и осмыслить его значение. Я отчетливо видел, что здесь заключена величайшая тайна — я уже уловил ее отсвет в лице молодого фермера, стоявшего на станционной платформе Ллантрисанта, и в моем воображении все время рисовалась живая картина — как он спускается вниз по склону холма, по этой темной, крутой, извилистой тропе, ведущей к городку и морю сквозь самое сердце леса, и как от фигуры фермера исходит все то же ликующее сияние.

Эта картина в свою очередь требовала сопоставления с благоухающей ладаном церковью, и с обрывками разговора, невольным свидетелем которого я стал на берегу, и со слухами о таинственных полуночных огнях; вот почему, хотя Пенвро сам по себе вовсе не многолюден, я счел необходимым отправиться в одно совсем уж пустынное место, называемое Мыс Старого Поля и обращенное к побережью Корнуолла и к великому океану, катящему свои волны за Корнуоллом в дальние концы света; в местечко, где фрагменты моих фантазий — тогда они мне таковыми и представлялись — возможно, смогут соединиться во вполне различимое целое.