Сегодня, когда напрочь отметается понятие общественного блага и государственных интересов ради личной выгоды и собственного обогащения, это делается с куда большей яростью, чем в советские времена, когда подобные графы расходов были введены и утверждены.

Город и памятники… Это ведь народ оплачивает их ценой абсурдно растущей платы за жилье, транспорт, коммунальные услуги. Москва – в первой тройке самых дорогих в мире столиц. Та самая Москва, которая в 1916 году взимала самые низкие, по сравнению со всеми европейскими столицами, налоги с горожан и предоставляла им самую комфортную, опять-таки по сравнению со всеми другими столицами, жизнь. Только народ тогда мог решать, каким, кому и где быть памятникам.

Три лучших памятника древней столицы создавались на народные деньги и в результате общедоступных конкурсов. Минин и Пожарский. Монумент – вопреки желанию Александра I – был задуман Вольным обществом любителей наук и художеств. В обсуждении его концепции участвовали блестящие умы своего времени. Идея, возникшая в начале века, нашла свою реализацию после Отечественной войны 1812 года, на деньги, собранные всей Россией. Не втемную – каждое имя, какие бы гроши ни были с ним связаны, вошло в опубликованную книгу дарителей. Дебет всенародно сошелся с кредитом. Крестьянка из глухой деревеньки близ Читы стояла рядом с государственными деятелями: полторы копейки и тысяча рублей. По Евангелию, грош вдовицы представлялся дороже состояния богача. Но перед каждым создатели монумента отдавали отчет. Скульптор, проектировщики, строители не зарабатывали на своем труде состояния. Оплата была минимальной. Единственное преимущество, предоставленное ваятелю Ивану Петровичу Мартосу, заключалось в том, что он получил право изобразить в барельефе (условно!) двух своих ушедших в ополчение сыновей.

Памятник Минину и Пожарскому.

Для памятника Пушкину не нашлось места в Петербурге. Москвичи определили для него площадь Тверских ворот, вернее – вылет так любимого поэтом Тверского бульвара. Собранных по всенародной подписке денег хватило не только на самый монумент, но еще и на издание собрания сочинений поэта. Всенародного. Общедоступного. Но – установке памятника предшествовал многолетний конкурс. Открытый и собравший лучших скульпторов России. На последнем его этапе соревнование было предложено двум ваятелям – Опекушину и Забелло. Опекушин представляет 6 проектов.

Третий памятник – Н.В. Гоголю работы Н.А. Андреева. Снова всенародная подписка. Снова годы труда скульптора. И всенародный суд до установки памятника, ответственность перед теми, кому предстояло жить многие поколения вместе с ним.

Сегодня все три монумента убраны с определенных для них народом мест. И даже после празднования 850-летия города нет надежды на то, что они займут в городе былое свое положение. Нет денег! Несчитанные и немереные, они тратятся «хозяевами города» на некие не поддающиеся эстетическому (тем более идейному) анализу металлические сооружения, шаг за шагом захватывающие лучшие и ответственнейшие в смысле градостроительного решения точки Москвы. Конечно, это происходит не без участия москвичей – их денег, но не их представления о собственном городе, родной истории, наконец, русской национальной художественной традиции и развитии современного искусства. От москвичей тщательно скрывается, где и что должно внезапно возникнуть. Забыты открытые общедоступные конкурсы, всенародные обсуждения, выставки. Еще бы – ведь к добру для «радетелей Москвы» они не приведут!

Открытие памятника Гоголю. Май 1909 г.

Памятник Пушкину на Тверском бульваре.

Как можно согласиться с тем, что у стен древнейшей и величественнейшей из русских крепостей – нашего Кремля, между памятниками воинской славы, которыми являются и Манеж, и Александровский сад, и тем более Могила Неизвестного солдата, появляется каменное корыто с водой и многочисленными персонажами Диснейленда? Неужели строителями народа? Спокойный величавый ритм московских площадей, улиц остается для них непонятным и чуждым.

Петр I и Москва – этот вопрос не знает простого решения. Именно Петр лишил Москву положения столицы, на ее улицах боролся со своими противниками, ее традициями и быту противопоставлял иной образ жизни. И уж тем более сложен вопрос связи Москвы и флота. Да, она была объявлена в сталинскую эпоху портом пяти морей, но для Петра флот был связан с прямым выходом к морям – не к шлюзам и речным перекатам. Тем более нелепо сооружение памятника 300-летию Российского флота на развилке Москвы-реки и Канавы – а ведь именно так назывался всегда в старой столице Водоотводный канал или старица, пересыхавшее ее русло.

Художественная сторона сооружения Церетели не поддается анализу, как любая эклектическая комбинация форм, и это особенно подчеркивается грандиозностью размеров. Хуже другое. Гигантомания привела в данном случае к подавлению масштабов и Кремля, и особенно соседнего, теряющего всякую монументальность Храма Христа Спасителя. Каким же символом становится рядом с ним это сооружение?

Многие годы мне приходится отстаивать от сноса и реконструкции памятники истории и культуры нашего города. Обычным доводом строителей в их наступлении на историю было то, что это они – профессионалы в отношении технических возможностей сохранения или восстановления отдельных зданий, что не дело искусствоведа и историка судить том, что сохранять, а что уничтожать. Так не обратить ли сегодня тот же довод против господина Ресина, объявившего в своем выступлении на телевидении, что он знает всего нескольких действительно великих скульпторов в истории мирового искусства: Фидия, Микеланджело, Родена и – Церетели? Пусть каждый занимается своей профессией, а вопрос о памятниках решает народ. Открыто. Всенародно. Так, как всегда было в нашей Москве.

И вот члены первого состава Комиссии – заведующий кафедрой русской истории ХIХ—ХХ веков профессор Федоров, заместитель директора по научной работе Всероссийского института культурологии Элеонора Александровна Шулепова, доктор культурологии, специалист музейного дела, один из руководителей Московского архивного управления (в настоящее время – директор Архива личных фондов Москвы) Л.И. Неливерет, директор Всероссийского Института искусствоведения, ныне покойный, Алексей Ильич Комеч, в то время заместитель директора Государственной Третьяковской галереи по научной работе профессор Александр Ильич Морозов, скульптор из числа не имеющих заказов по Москве, поэт Дмитрий Пригов. Кроме Комеча, все не вошли во второй состав Комиссии, потому что… за них не проголосовали члены вновь избранного состава Городской думы. А точнее – люди очень разных позиций в культуре и искусстве, но в результате жарчайших дискуссий, находившие оптимальное решение на пользу городу, слишком часто и много отвергавшие предложения, за которые неизменно боролся Комитет по культуре города.

Простейшая и очевидная схема – обсудить с позиций своих профессиональных знаний и опыта и дать заключение, необязательное к исполнению, стала стремительно обрастать бюрократической паутиной. Комитет по культуре, до того времени единолично ведавший кругом подобных вопросов (и, кстати сказать, всех московских казино и ночных клубов, на открытии которых неизменно присутствовал его руководитель И.Б. Бугаев, в недалеком прошлом заведующий Отделом культуры Горкома партии, а затем первый секретарь Краснопресненского райкома), повел открытое, продолжающееся и по сей день наступление на Комиссию. К его рекомендации присоединились еще и профессионально неграмотные лекции (или, во всяком случае, попытки лекций) и поучения со стороны заведующего Отделом художественных ценностей Москвы, далекого от гуманитарного образования, В.С. Тантлевского, ссылки на желания и позицию мэра. «Тень мэра» стала возникать при решении любого спорного вопроса как напоминание о силе, которая при любых обстоятельствах станет решающей.