– На что обиделись, голубушки? – ласково спросил их Стайс, не понимая, что может так сильно беспокоить лошадей.

«Что-то происходит, Стайс. Тебя с приятелем все время опережают. Где бы ты ни появился, вас уже встречают. Ладно, пока лишь олухи. А дальше что?»

– Там видно будет! – беспечно ответил Стайс, отвязывая двух лошадей. На морду жеребцу он накинул веревку, решив ничего не оставлять преследователям. На него он сел, а двух других повел на поводу.

– Папа, давай садись! – позвал он Мосика. – А бедного сиротку вяжи его же пояском и клади на лошадь. Я его усыновлю потом. Сиротка был порядком уже потрепан, и потому сопротивляться не стал.

Не дожидаясь приятелей Горькуши, приятели помчались на лошадях, но не в город, как раз наоборот, подальше от него.

– Я начинаю, папа, думать, что мы с тобою должны сбросить балласт, только сначала его допросим.

– Соображаешь, зятек.

Для допроса они выбрали хорошее местечко, подальше от той фермы, где позаимствовали лошадей у дружков Горькуши. В небольшом овражке, укрытом от случайных взглядов стоящими кругом деревьями.

– Давай, рассказывай, поросячий корм, кого подстерегал ты на дороге. И где твои дружки? Далеко ли ушлепали пешком-то? Так грозно вопросил у пленника проницательный Мосик.

– Папа, дайте я! Сколько было вас всего? – спросил у перетрусившего пленника Стайс.

– Двое, – ответил тот, – нет, трое.

– Так двое, или трое?! – возвысил голос Мосик. – Щас как тресну по сусалам!

И замахнулся своей неслабой ручкой. На лице его нарисовалось такое твердое намерение снести приятелю головку, что у вора явно встали дыбом волосенки.

– Двое! – крикнул он и получил затрещину. И прошептал:

– Или трое.

– Он издевается! – вскипел тут Мосик. – Чтобы я поверил, что Горчица не умеет считать до трех!

«Он в самом деле не знает, сколько их.» – отозвался в голове Стайса Юсс. – «У него какая-то путаница в мыслях. И это мне не нравится.»

– Папа, погодите. – вмешался Стайс. – Назови их имена, Горькуша. Как их звали? Ты помнишь это?

Тот задумался. Искоса взглянул на Стайса. Мосик молча сунул ему в нос большой кулак. И пленник тут же вспомнил:

– Я был с Капустником и с Передрягой.

– А третий? – терпеливо спросил Стайс, отодвигая от носа пленника большой кулак папаши.

– Его я не знаю. Ни имени, ни откуда он. Он то появлялся, то исчезал. – торопливо ответил пленник. И Стайс с удивлением увидел, как на его бледном лице проступил холодный пот. Тот явно был испуган, причем, боялся совсем не Мосика. «Он не лжет.» – подтвердил Вендрикс Юсс.

– Кого вы ждали? – снова спросил Стайс.

Нимра подключился к мозгу Стайса напрямую. Теперь Стайс получал всю информацию от Юсса не словами, а образами и ощущениями. В его сознании возникло такое чувство, словно он смотрел на себя глазами пленника, ощущал его эмоции. Воспринимал смутно даже его воспоминания.

– Эти двое, Капустник и Передряга, твои дружки? Ты хорошо их знаешь?

Возник мгновенный образ, потом второй. Два плута, один другого стоят. Мелкое ворье, пройдохи, оборванцы.

– Кого вы ждали на дороге? Неопределенность. Кого угодно.

– А третий кто? – внезапно резко спросил Стайс.

Мгновенный всплеск страха. И мутное чувство тяжести в желудке. Голова болит.

– Вспомни, как он выглядит?

Возникла темная высокая фигура в плаще. Не видно глаз. Он приходит только в темноте. Он вызывает ужас.

– Как его зовут?

Но пленник закатил глаза. Лицо его приобрело синюшный цвет. Нимра поспешно разорвал ментальные связи, чтобы Стайс не получил сенсорный удар.

– Как бы там ни было, мы от них удрали. – провозгласил Мосик. – И думается мне, что они за нами не угонятся на своих двоих, если, конечно, они не припасли себе еще двух-трех лошадей.

– Да стал бы я бояться Капустника и Передрягу! – разорялся он, сердясь только лишь при мысли, что кто-то мог подумать, что его так беспокоят всякие там оборванцы.

Но Стайс чувствовал сомнение. Пленник потихоньку приходил в себя. Он озирался и явно был испуган. Чего он так боится?

«Он не знает этого определенно. Он просто боится. И вы ему страшны менее всего.»

– Ладно, Мосик. Поехали. Господина этого возьмем с собой. Что-то мне не хочется бросать его на произвол судьбы. Попадет опять в плохую компанию. Научат его всему нехорошему. А мне его еще воспитывать.

По унылой физиономии Горькуши стало видно, что он предпочел бы сколь угодно плохую компанию, только бы не эту. Его снова привязали к седлу. Он повиновался, но мрачно посматривал на всех. Стайс решил, что путем-дорогой пленник маленько разговорится. Стайс ехал на черном жеребце. Конь был хорош.

«Странно, – подумал Чевинк, – ход у коня отличный, а на морде нет ни следа от упряжи. Словно он всегда ходил неоседланным.»

«Мне тоже не по себе.» – признался Вендрикс Юсс.-«У кого-то нехорошего свели мы коника.»

День уже клонился к вечеру, когда все трое приблизились к развалинам некогда большого замка. Путники расположились на ночлег на южной стороне. Там, где солнышко за целый день согрело и высушило камни и землю. Коней стреножили и пустили пастись неподалеку. Осторожный Мосик развел огонь в какой-то старой жестяной посудине, валявшейся среди груд мусора, предварительно закопав ее поглубже в землю. Закусили скромно последними рыбешками из мешка Стайса, да черствым хлебом. Мосик был против того, чтобы накормить Горькушу, но Стайс распорядился иначе. И воришка получил сухой хлебец и рыбу.

– Не нравится мне это. – проговорил негромко Мосик, лежа на спине и глядя в усыпанное звездами не по-весеннему безоблачное небо.

– Звезды? – лениво спросил Стайс, развалясь на остывающих камнях. Мосик помедлил и ответил:

– Наше приключение. Что-то мне странно. Такое чувство, словно кто-то нас пасет. Так вот ходит кругами, рыщет. Ждет, когда заснем. Волки, что ли? Он перевернулся на бок и, засыпая, пробормотал:

– А еще мне кажется, что ты, Стайс, мне соврал. Ты, Стайс, не вор, а гораздо хуже. Ты – Герой.

Стайс промолчал. Он сонно щурился на небо, разглядывая сквозь ресницы звезды. Отсюда, снизу, они кажутся совсем другими, нежели из Космоса. Лучше или хуже, он не знал. Но другими – точно. Он не заметил, как подкрался сон. И погрузился в ночное марево, насыщенное тишиной и слабым, теплым ветерком. Ночная свежесть окутала его, утихли звуки, погасли звезды.

Горькуша не мог спать. Он лежал с закрытыми глазами и прислушивался. Все обмирало в его больной груди. Он едва сдерживал свой кашель. Он прислушивался. И вдруг учуял. Тот, третий, с невидимым лицом, с глухим клокочущим голосом. Он тут. Он зовет его.

Вор сел и огляделся. Эти двое спали. Мосик храпит так, словно спит в гостинице. А этот, молодой, зятек его, тоже спит.

«Надо удирать.» – подумал Горькуша. И тихо встал по-воровски, не потревожив ни камешка, не издав ни звука. Безмолвной тенью он проскользнул и скрылся в глубокой тьме от башни. Лошади щипали травку. Две виднелись на лунном свету, а жеребец был невидим где-то во тьме.

Зов шел откуда-то со стороны. Человечек трясся, но шел. В лощине он остановился и огляделся. От дерева вдруг отделилась тень и неслышно подплыла к нему. Горькуша со всхлипом обернулся и замолк, вглядываясь в темный силуэт расширенными от ужаса глазами. Его мутило. Рот наполнился тягучей слюной.

– Господин, ты прав, – проговорил он дрожащим голосом. – Один из них ментал. Не знаю только, кто именно.

– Хорошо. Ты больше мне не нужен. – ответил гортанный голос.

Стайс проснулся так резко, словно нырнул в холодную воду. Открыл глаза и быстро сел. Повертел головой, прислушиваясь. Кто-то крикнул. Он перекатился к Мосику. Тот храпел, и этот густой храп мешал сосредоточиться. Стайс поднялся на ноги и огляделся. Мосик все булькал и тарахтел. Партнер пихнул его ногой: