— Это важнейшая часть наших обычаев, — тем не менее, ответил он как можно более назидательно. Продолжая, как ни в чем не бывало, накручивать на себе веревку, он подошел к самой конторке, всем своим видом показывая, что отнюдь не собирается никуда уходить. — Истинное имя святого ордена не может произноситься вслух и не может именоваться двумя одинаковыми словами, — важно ответил он. — Так что мы каждый раз слегка изменяем название. Это воля богов, сын мой. Ничего не поделаешь.

— Но если вы каждый раз называетесь по-разному, как же вы можете знать, к какому ордену принадлежите на самом деле? — продолжал недоумевать приказчик, от напряженных мыслительных усилий яростно скребя затылок.

— О! — Конан вновь поднял палец. — Это архиважнейший богословский вопрос. — Я приятно удивлен, что кто-то, не принадлежащий к нашей вере, сумел сразу так глубоко проникнуть в наши догматы! — (Киммериец набрался подобных умных слов в Шадизаре, где бродячие проповедники прямо-таки кишмя кишели.) — Обычно это удел лишь наших самых лучших мудрецов. — Ты весьма, весьма обрадовал меня, сын мой. Скажи мне, ты свободный человек? Готов ли ты немедленно оставить все свое добро, отказаться от греховных сношений с женщинами, питаться лишь водой и проросшим овсом? Готов ли ты все свое время посвятить проникновению в удивительные истины нашей веры? Сын мой, я вижу, что из тебя получится отличный монах нашего Сумтумуллитскаго Ордена!

— Монах? Из меня? Чтобы я, значит, оказался от моей милашки Литты, от моего дела и надежды в один прекрасный день занять место Мастера Табима? Ерунда! Да кто же я, по-вашему, тронутый, что ли?!

— Что ты сказал?! — загремел Конан, весьма натурально изображая ярость. — Как смел ты, ничтожный, так отозваться о моем священном и прославленном ордене?!

С этими словами Конан схватил первое, что попалось под руку, и запустил им в голову несчастного приказчика. Тому пришлось немедленно укрыться за конторкой.

— Эй, прекрати это! — завопил он, отбрасывая вежливое «вы». — Я сейчас позову хозяина!

Конан добрался до ящика с какой-то железной мелочью вроде блоков и с удвоенной энергией принялся забрасывать парня этими снарядами.

— Зови! — взревел киммериец. — Зови и будь проклят! Да пребудешь ты вечно в огненном царстве Яма, да жалят тебя вечно племенные сколопендры! Зови своего хозяина! Ни один монах моего благословенного ордена никогда больше не зайдет в эту жалкую лавчонку!

С этими словами Конан обмотал вокруг себя последний моток необходимой ему веревки.

Киммериец сидел верхом на толстом древесном суку, что нависал над ведущей к воротам дворца Тайджи дорогой. Работа была окончена. Старая добрая ловушка — такие он научился настораживать еще мальчишкой. Правдa, эта, сработанная им, предназначалась для ловли куда более крупной дичи. Неудачи не должно было быть. Он выкрадет девушку и освободит попавших из-за него в беду Бхилату и Хашдада. Разумеется, Конан мог бы рискнуть и попытаться отбить пленников Веледа силой — но тогда, что очень возможно, эти негодяи успели бы прикончить заложников. В душе же варвара очень силен был внушенный еще отцом простой и суровый кодекс киммерийской чести. «Отступай последним. Спасай тех, кто сражался с тобой. Кром презирает трусов, покупающих жизнь ценой гибели других», — гласило северное сказание. Для Конана никогда не возникало здесь вопроса «а зачем?» Предать можно предателя. А предать попросившего тебя о помощи, который вдобавок никогда не сможет добраться до тебя, если ты не исполнишь обещанное ему — было смертным позором. «Не пред людьми — перед собой будь чист!» — говорил Конану отце-кователь, и сын ни разу не свернул с этой стези. Невдалеке раздался перестук копыт. Киммериец выпрямился в полный рост и обнажил меч, готовый в любой момент спрыгнуть вниз. Кавалькада приближалась. Сквозь полупрозрачный плащ листвы киммериец заметил тусклый отблеск утреннего солнца на броне стражников. Больше ничего различить было невозможно. Они оказались уже совсем близко, когда в просвете Конан, наконец, увидел их — пятеро охранников и их прекрасная пленница.

Несколько раз обмотав один из концов веревки вокруг своей левой руки, правой рукой Конан взялся за спусковую бечеву своей ловушки.

Прямо у него под ногами промелькнули Лиджена и старший ее охраны. Еще один солдат, неуклюжий толстяк, видимо, считавшийся силачом, скакал следом, отставая на корпус лошади. Следом тесной группой скакали оставшиеся трое. Их-то и выбрал Конан,

Киммериец с диким ревом бросился вниз. Ведущая к спуску веревка вырвалась из его руки и змеей устремилась наверх, в один миг исчезнув среди листвы.

Там, наверху, послышался громкий треск. А затем устройство Конана сработало.

Возле самых вершин было закреплено увесистое бревно (только исполинская сила Конана позволила ему затащить туда неподъемный комль). Удерживавшие груз клинья вырвало, и теперь бревно устремилось вниз по пологой дуге, словно качели, сделанные лесным великаном для своего малыша.

Бревно с треском пробило листву, и один из стражей обернулся на звук. Конан успел заметить ужас на лице человека, увидавшего прямо перед собой собственную смерть.

Даже душераздирающий вопль агонии не смог заглушить жуткого хруста костей — когда бревно ударило стража в грудь. Его сбило с лошади, и бревно, продолжая свой гибельный путь, настигло второго солдата, попытавшегося уклониться — но неудачно. Мертвое тело его недавнего товарища врезалось в ногу всадника, зажав ее между собой и лошадиным боком. Крики и вопли оборвались тотчас, едва раненый грохнулся на землю. А бревно все еще продолжало свой смертоносный путь — и еще не достигло самой нижней точки описываемой ею дуги.

Третий солдат имел чуть больше времени, чем двое его собратьев. Он успел соскользнуть со спины своего коня за миг до того, как бревно начисто смело лошадиный череп.

Всего этого Конан почти не видел. Соскользнув с сука, что служил ему насестом, киммериец ринулся вперед.

Толстый стражник избежал гибели — но лишь для того, чтобы мгновение спустя меч Конана проткнул его насквозь, войдя в узкую щель между горловиной шлема и верхом кирасы. Варвар молнией взлетел в седло, устремившись следом за проскакавшими вперед Лидженой и пятым охранником.

Киммериец ожидал, что тот повернет коня, чтобы встретить невесть откуда взявшегося врага, однако тот вместо этого лишь шпорил и шпорил коня, подгоняя его еще и криками. Кобыла Лиджены, которую стражник вел на длинном поводу, неслась следом. Сама же девушка припала к гриве, не оглядываясь. Похоже было, что охранник умел быстро соображать. Главное для него было сохранить пленницу, а не являть чудеса героизма.

Несмотря на все усилия Конана, расстояние между ним и конем Лиджены не сокращалось. Всадники неслись все дальше и дальше по лесной дороге — пока они не достигли последнего из приготовленных Конаном сюрпризов — веревки, натянутой поперек дороги. Охранник не заметил сюрприза или же заметил его слишком поздно. Его лошадь споткнулась, а сам наездник покатился по земле, гремя доспехами, словно ржавый котелок.

Лиджена повисла на поводьях, успев остановить свою кобылку.

Киммериец молнией слетел с седла, бросаясь на не успевшего прийти в себя стражника.

— Скачите, госпожа! — завопил Преско, поднимаясь. — Скачите назад! Зовите начальника стражи! Я их задержу!

— Их?! — Конан широко ухмыльнулся, — Здесь никого нет. Один я. Слушай-ка, парень, бросай эти глупости, кинь в кусты меч и, так и быть, я оставлю тебе голову на плечах. Госпожу я забираю; а Тайджи ты придумаешь, что рассказать.

Лиджена сидела недвижно, в упор смотря большими глазами на киммерийца.

— Ты приехал за мной? — внезапно спросила она. — Кто прислал тебя?

Конан хотел ответить, но не успел. Преско обнажил, наконец, свой собственный меч, направив острие в грудь Конану, столь легко расправившемуся со всем его, Преско, отрядом.

— Хорошее дело подраться, — рявкнул Конан приближающемуся воителю, — но только не в том случае, когда приходится расставаться с головой! Об этом ты подумал?