Взгляды Филофея лишь в конце XVI века стали частью официальной московской идеологии, а его категорическое убеждение в том, что «греческое царство разорилося и не созижется», разделялось далеко не всеми из его современников. В те же 20-е годы XVI века, когда Филофей писал свое послание, в хронографе (изложении всемирной истории), написанном в Иосифо-Волоколамском монастыре, выражалась надежда, что Бог, «погребеную яко в пепле искру благочестия во тме нечестивых властей вожжет зело и попалит Измаилт нечестивых царства... и паки возставит благочестие и царя православна».

Однако при всех различиях конкретных воззрений представителей интеллектуальной элиты русского общества первой половины XVI века объединяло убеждение в том, что в православном мире Россия занимает особое исключительное место и от ее действий будут зависеть судьбы этого мира.

Показателен в этом плане рассказ о рождении Ивана IV, который читается в составе «Лицевого свода» — изложении всемирной и русской истории, составленной для самого царя. Здесь отмечается, что при рождении у Василия III сына-наследника «не токмо все Русское царство, но и повсюду вси православнии възрадовашася», «вси православнии во всех концех вселенныя радости исполнишася».

Радость эта, в представлении автора рассказа, была, конечно, связана с надеждами на то, что русский государь освободит живущих по всему миру православных от власти инославных и иноверных правителей. Не случайно в другом крупном памятнике официальной идеологии эпохи Грозного — «Степенной книге царского родословия», повествовании о русской истории, созданном при ближайшем участии преемника Макария, митрополита Афанасия, рассказ о взятии Константинополя турками-османами завершался пророчеством о том, что «русский же род» одержит победу над «Измаилти» «и седьмохолмаго (то есть города, расположенного на семи холмах — Константинополя. — Б.Ф.) примут ... и в нем воцарятся».

Уже в первые десятилетия XVI века в кругах, близких к московской митрополичьей кафедре, войны, которые вело Русское государство с соседями за расширение своих границ, начинают восприниматься как войны, целью которых является освобождение православных и утверждение православия в окружающем Россию мире. Так, в рассказе митрополичьего свода 1518 года о взятии Василием III Смоленска в 1514 году читаем, что жители города «благодарственыа испущаша гласы свободившеся злые латыньския прелести и насилия, возрадовашеся своему истинному пастырю и учителю православному великому государю». Такой «священной войной», «крестовым» походом за освобождение православных и утверждение православия в новых странах были и походы Ивана IV на Казань, направленные против мусульманского мира.

К середине XVI века представления об особой роли, предназначенной русскому государю, стало разделять и православное духовенство за пределами Русского государства. Обращаясь к Ивану IV, восточные патриархи называли его «надеждою и упованием всех родов христианских», которых он избавит «от варварской тяготы и горькой работы (рабства. — Б.Ф.)».

Таким образом, на русского государя ложилась та миссия по сохранению и утверждению православия во всей вселенной, которую оказался не в состоянии осуществить византийский император. Как писал в середине XVI века неизвестный древнерусский книжник, «един православный русский царь в всей поднебесной яко же Нои в ковчезе спасенный от потопа, правя и окормляа Христову церковь и утвержаа православную веру». В этом высказывании с большой силой выражено убеждение, что власть православного русского государя является единственной точкой опоры в мире «нечестия» (подобно ковчегу Ноя в водах потопа) и что от его мудрого руководства зависят судьбы и православной церкви, и православной веры.

Естественно, что в таких условиях на русского государя стал переноситься весь комплекс представлений, который на византийской почве был связан с институтом императорской власти. Об этом достаточно ясно говорят приведенные выше тексты. Когда автор рассказа о взятии Смоленска называет Василия III «пастырем и учителем» православных, а Филофей именует его «браздодержателем святых Божьих престолов святой вселенской апостольской церкви», они присваивают русскому государю те прерогативы, которые ранее были принадлежностью только византийской императорской власти.

Наиболее яркое выражение процесс переноса византийских представлений об императорской власти на личность русского государя нашел в сочинениях Иосифа Волоцкого, одного из наиболее выдающихся деятелей русской церкви конца XV—XVI века.

Суровый блюститель чистоты веры, Иосиф усвоил уроки византийской традиции, отвергавшей власть тех правителей, которые пытались произвольными решениями менять традиционное вероучение. Православные, писал константинопольский патриарх Антоний великому князю Василию Дмитриевичу, «отвергают царей, которые были еретиками, неистовствовали против церкви и вводили развращенные догматы». В соответствии с этим Иосиф Волоцкий писал в 7-м слове своего «Просветителя»: «Аще же есть царь над человеки царствуя, над собой же имать царствующа страсти и грех, сребролюбие и гнев, лукавство и ярость, злейши же всех — неверие и хулу, таковой царь не Божий слуга, но диаволь, и не царь, но мучитель». Иосиф даже призывал подданных не повиноваться приказам такого монарха: «И ты убо такового царя или князя да не послушаеши, на нечестие и лукавство приводяща тя, аще мучит, аще смертию претить!»

Однако совсем иными были представления Иосифа о власти верного православию царя. При этом в отличие от авторов византийских трактатов Иосиф видел такого правителя в современном ему русском государе, великом князе Василии III. Земная власть этого государя представлялась ему несовершенным земным отражением власти «небеснаго Бога». Обращаясь к Василию III, он писал: «По подобию небесной власти дал ти есть небесный царь скипетр земного царствия».

Повторяя слова византийского книжника VI века диакона Агапита, Иосиф утверждал, что «царь оубо естеством подобен человеку, властию же подобен есть вышнему Богу». Власть его, как и власть Бога, абсолютна и неограниченна — великий князь московский «государем государь», «которого суд не посужается». Подобно власти Бога, власть московского государя является не только абсолютной, но и всесторонней. Важнейшей задачей его власти было соблюдение порядка в обществе, которое достигается сохранением и исполнением законов: как мудрый кормчий, царь «содържит твердо доброго закона правило, иссушаа крепко беззаконна потокы, да корабль всемирныя жизни... не погрязнет волнами неправды». Однако Иосиф, следуя в этом отношении за византийской традицией, еще более важной задачей власти считал ее обязанность вести подданных по пути к спасению. Осуществляя эту важную миссию, доверенную ему самим Богом, царь подчиняет своему руководству и саму церковь. Эту мысль Иосиф выражает в своих сочинениях неоднократно, то в более возвышенной и отвлеченной форме, говоря об обязанности царя своих подданных «от треволнения спасати душевна и телесна», то более конкретно, приземленно, утверждая, что когда Бог «посадил» Василия III «на царском престоле», то он «церковьное и манастырьское и всего православного християнства всея Руския земля власть и попечение вручил ему».

Так на русской почве утверждалось представление о власти государя как власти абсолютной и всеобъемлющей, при которой не было места каким-либо договорным отношениям между государем и подданными.

Признание такого характера власти государя не предрешало еще вопроса о том, как эта власть будет действовать, какими средствами она будет добиваться осуществления стоящих перед ней целей. Характерное для византийской традиции представление о власти царя как несовершенном земном отражении власти Бога можно встретить не только в сочинениях Иосифа Волоцкого. Максим Грек в послании к Ивану IV также писал, что царь «есть образ живыи и видим самого царя небеснаго». Из этого знаменитый греческий книжник делал вывод, что так как Бог «естеством благ есть, весь правда, весь милость, весь щедр ко всем вкупе живущим на земли», то и царь должен, подражая Богу, так же поступать по отношению к своим подданным.