То, что было маленькой тучкой, превратилось в дикого небесного зверя, в вопящую глотку разгневанного, либо пьяного вдрызг божества. Ветер стал ураганным. Он кружил, словно сорвавшийся с цепи мокрый пес, то и дело меняя направление. То влажные и упругие воздушные лапы давили в лицо киммерийцу, выжимали слезы из плотно зажмуренных глаз, то вдруг он напирал в спину, наваливался, рычащим дыханием обдавал шею, грозил расплющить о грубую кору дерева.

Река ревела, пенилась, и невозможно было различить границу между ее белесыми валами и падающей с небес завесой дождя. От непрерывных раскатов грома лопалась голова. Конан с ужасом слышал то справа, то слева от себя треск, а затем похожий на глубокий вздох мокрый шорох — то падали вывороченные с корнем деревья, столетние баобабы, чьи стволы могли бы обхватить, взявшись за руки, лишь два-три человека.

Всем своим телом киммериец чувствовал, что и их дерево, кряжистый великан, потрескивает и вздрагивает в объятьях ветра, готовое разделить судьбу сдавшихся товарищей. Подобно тем мифическим гигантским существам, которые где-то в толще земли держат на плечах весь груз мира, Конан изо всех сил напрягал мускулы рук, плеч и спины, стараясь удержать дерево, не дать ему рухнуть. Босые его ступни чувствовали, как рвутся под землей со звонким стоном, словно струны, могучие корни…

Даже могучее тело варвара не способно было выдерживать подобные усилия долго. Конан стал уставать. Апатия овладела им. От мокрой, облепившей грудь кожаной одежды тоскливый холод подкатил к сердцу.

К счастью, устало и пьяное божество. Все реже, все слабее доносились с взлохмаченного неба его проклятия и ругательства. Стена дождя иссякла. Ветер, словно собака, тонко чувствующая настроение хозяина, перестал бесноваться, улегся, свернувшись калачиком, на мокрой и грязной земле. Буря утихла так же быстро и резко, как и началась.

Плохо повинующимися пальцами Конан распутал узлы веревки и отлепил тело от жесткой коры. Сбросив с себя мокрую кожу и размяв онемевшие мышцы рук и ног, он с наслаждением подставил плечи под лучи вернувшегося светила и огляделся вокруг.

Шумри, с прибитыми к темени мокрыми волосами, обалделый и оглушенный, также благополучно справился со своими веревками и опустился прямо в траву у подножия дерева.

Божество порезвилось вволю. Из всей рощи баобабов стоять остались лишь три или четыре дерева, оказавшихся самыми стойкими. Большинство же было повержено. Вывернутые светлые плети корней вздымались, словно застывшие в брачном танце змеи. Ярко-зеленые, умытые ливнем листья гордых крон, недавно еще шумевших высоко под небом, перемешивались с травой.

Сильный дождь смыл почву и песок, и теперь берега реки, взволнованно скачущей, плюющейся белой пеной, состояли из голых камней, бордовых, с розовыми прожилками, напоминающих плоть окаменевшего великана.

— Он славно повеселился, старина Кром! — сказал Конан. — Или это было какое-то местное божество? Отвел душу, нечего сказать! Попугал чернокожих людишек! Клянусь подземельями стигийских жрецов, близится период дождей!..

Идти на охоту после всего перенесенного не хотелось, и путники перекусили сушеным мясом и вяленой рыбой из своих запасов. Мешки из кожи носорога не подвели, и пища не отсырела.

После обеда Шумри отправился бродить по окрестностям, а Конан, растянувшись на высохших шкурах, принялся размышлять. Нужно было решить, в конце концов, которым из двух путей они продолжат свое путешествие. Долго раздумывать для киммерийца было не свойственно. Он выбрал второй путь, более быстрый, хотя и опасный.

Как только решение было принято, лежать дальше не имело смысла. Кипучая натура варвара не выносила долгого отдыха и бездействия. Он поднялся на ноги, намереваясь отыскать напарника, сообщить ему о выбранном пути и совместно начать готовиться. Шумри он увидел довольно скоро, тот занимался совсем детским, с точки зрения киммерийца, делом: подпрыгивал на густых пружинящих ветках одного из поверженных баобабов.

— Эй, хватит скакать, как свихнувшаяся обезьяна! — крикнул Конан, подходя к впавшему в детство немедийцу. — Мы неплохо отдохнули — пора ползти дальше!

Но Шумри, словно не слыша его, продолжал прыгать. Он взлетал все выше и выше, ветви хлестали по разгоряченному, улыбающемуся лицу.

Конану пришлось напрячь голос:

— Кончай прыгать, говорю, или я отправляюсь дальше один!

Негласно считавший себя капитаном в их команде из двух человек, Конан не любил, когда его распоряжения не выполнялись сразу. Он повернулся и зашагал назад, спиной давая понять, что угроза покинуть его здесь и двинуться дальше в одиночестве — не пустой звук.

— Подожди! — Шумри наконец-то оставил дерево и в два прыжка нагнал рассерженного киммерийца. — Оглянись-ка на этот подарок местного божества!

Конан оглянулся, но никакого подарка не увидел. Поваленные ничком деревья, разом оголившаяся, словно полысевшая даль саванны…

— Не люблю шуток, которые не к месту, — нахмурясь, сказал он.

— Это не шутки! Посмотри! Неужели ты еще не догадался? Пока ветви дерева свежие, они очень упруги. Они еще полны сока внутри, и их не так-то легко сломать…

Безумной была идея Шумри или блестящей, но Конана она захватила. Полдня провозились они, работая мечом, кинжалом и каменными топорами, пока не выросла целая груда гибких ярко-зеленых ветвей.

Затем груду поделили на три кучи. В одну кучу упрятали, тщательно закрепив веревками, пирогу и скарб. Двумя другими окружили собственные тела, привязав к ногам, рукам и груди нижние концы ветвей таким образом, чтобы густая, пружинящая древесная плоть защищала их со всех сторон.

Завязав последний узел на предплечье киммерийца, Шумри отступил на негнущихся ногах, подметая листьями землю вокруг себя, и громко расхохотался.

— Ты думаешь, ты выглядишь красивее? — Конан, не выдержав, расхохотался тоже. — Клянусь Кромом, если бы кто-нибудь увидел нас сейчас, он лопнул бы со смеху!

— Ну, Кром, наверное, и видит! И лопается!..

— Не смей насмехаться над Великим Кромом! — сдвинул, было брови киммериец, но снова фыркнул от сдерживаемого смеха. — Если мы рассмешим Великого Крома или хотя бы какое-нибудь местное божество, оно, быть может, протянет вовремя лану и не позволит нашим костям хрустнуть о камни!..

При упоминании о костях улыбка сбежала с лица немедийца.

К краю обрыва оба подошли в полном молчании. Вначале отдали на произвол реки упакованную в листья пирогу. Почти мгновенно зеленый ворох замаячил внизу, но насколько целым и неповрежденным осталось его содержимое, разглядеть с высоты было невозможно.

Медлить было нельзя, чтобы не пришлось, потом догонять далеко уплывшие от них вещи. Конан взглядом спросил, предпочитает ли Шумри отправиться перед ним или после и не нужно ли ему помочь: слегка подтолкнуть, к примеру. Немедиец решительно мотнул головой, зажмурился и повалился в несущийся под ногами поток, Конан вдохнул, набрав в легкие побольше воздуха, и последовал его примеру…

Все произошло очень быстро. Быстрота, пожалуй, была самым ценным и приятным качеством головокружительного спуска. Холод обрушившейся со всех сторон воды… сумасшедшая качка и кувырки через голову… треск ломающихся ветвей… Так быстро, что ни испугаться, ни, тем более, взмолиться кому-нибудь наверху, времени не было.

Сразу после падения с высоты, словно обессилев, река становилась тихой и спокойной. Разрезав кинжалом веревки и не без труда выпутавшись из ветвей, Конан выплыл на берег. Шумри уже был на берегу и спешил за маячившими впереди вещами.

Пирога, к счастью, не пострадала, равно как и кости, и остальные необходимые в походе предметы. Пьяное божество, устроившее им утром грозную сцену с проклятиями, со швырянием наземь вековых стволов, с плюющейся водой и ломающим спину ветром, в глубине души благоволило двум безумцам-авантюристам. Или же — они сумели рассмешить грозного Крома. Если, конечно, Кром отрывал иногда свой взор от заснеженных скал Киммерии и обращал его далеко на юг, следом за своим неугомонным сыном.