Шумри отрицательно покачал головой.

— Но вернуться-то ты хочешь? Вернуться домой?!

— Хочу, — ответил Шумри. — Но я тебе не верю.

— А тебе и не нужно мне верить! Тебе даже не обязательно что-то представлять. Я ведь уже знаю, какая она, твоя Немедия, и где она. Только посмотри мне в глаза!

— Мне даже в глаза тебе смотреть не хочется, — пробормотал Шумри. — Они лгут.

— Ну хорошо, хорошо, хорошо! — Девочка взмахнула руками, словно желая от него поскорее отделаться и соглашаясь на все требования. — Ты совершенно ничего не понимаешь, но я не буду тратить время на объяснения. Не смотри мне в глаза. Посмотри вот ему, — она притянула к себе, ухватив за загривок, волка, не отстававшего от нее ни на шаг. — Он ведь тебе не лгал — он вообще никому не лжет. А я прижмусь к его голове, вот так. И это будет все равно, как если бы ты смотрел на меня.

Она обхватила зверя руками за шею и зарылась лицом в густую шерсть.

— Но сейчас темно… — неуверенно произнес Шумри. Волк поднял голову и посмотрел на немедийца строго и холодно. Его прозрачно-желтые честные глаза неярко светились. Он смотрел исподлобья и не мигая. Зрачки расширились.

— Я переброшу тебя во времени, но чуть-чуть, лишь на несколько часов, — пробормотала девочка. — Ты окажешься там утром, выспавшийся и отдохнувший. Жалко, что ты не любишь играть, мы бы могли с тобой так много, много придумать!..

Было утро, как и обещала девочка. Не слишком раннее, но еще свежее. Шумри чувствовал себя так, словно только что проснулся и поднялся с гамака в зачарованном лесу Алмены. Он стоял перед входом в замок барона Цальса, на том же самом месте, где совсем недавно пытался разговорить стражника. Две фигуры с алебардами по-прежнему охраняли обитую медью дверь.

Подойдя ближе, он увидел, что правый стражник был тот же самый — с перебитой переносицей и рыжеватыми ресницами над преданно-тупыми, водянистыми глазами. Только от молодости его не осталось и следа. По грубым морщинам, избороздившим лицо, по густой проседи было видно, что ему не меньше пятидесяти.

Значит, сестренка Алмены наконец-то перестала забавляться с ним! Он у себя на родине. Он в сегодняшнем дне. Где-то — не слишком далеко отсюда — умирает от его предательства Илоис…

Хотя сердце его грохотало, как бешеное, Шумри принял самый непроницаемый вид. Он подошел к знакомому стражнику и заговорил, стараясь взять тон властный и решительный.

— Любезный! — высокомерно обратился он к нему. — Перед тобой — известный целитель из Кофа. Доложи обо мне своему господину. Скажи ему, что я сумею вернуть здоровье его дочери.

Стражник покосился на него с подозрением. На миг Шумри показалось, что он сейчас рявкнет: «Убирайся отсюда, безродный бродяга! Какой ты целитель?! Я помню, как ты вчера насмехался надо мной!» Но то, что для Шумри произошло лишь вчера, для стражника было незначительным эпизодом двадцатипятилетней давности, и он, конечно же, ничего не вспомнил. Подозрения его вызывала внешность Шумри. Известному целителю полагалось бы одеваться получше. Да и золотых украшений — знаков достоинства и богатства — на нем что-то не видно. Впрочем, может быть, в Кофе так принято среди врачей: носить белую ткань вместо камзола и синие камни на шее вместо золота и серебра?..

— Я позову моего хозяина, — сказал страж неохотно, — только учти: если ты один из тех шарлатанов, что пользуются его несчастьем, чтобы выкачать побольше денег, то лучше проваливай сразу! Мой хозяин научился распознавать таких с первого взгляда! Он только взглянет — и тут же велит заняться тобой мне и моим приятелям!

— Не беспокойся, — надменно успокоил его Шумри. — Ни тебе, ни твоим приятелям не придется трудиться, выгоняя меня.

Стражник ушел и тотчас вернулся, приказав Шумри идти за ним в покои барона. Он провел его через анфиладу комнат и залов, богато украшенных, но запущенных, словно хозяйский глаз давно не скользил по их стенам, лепным украшениям и обивке мебели. У порога одной из комнат стражник остановился, приоткрыл дверь и, почтительно поклонившись, пропустил целителя внутрь и оставил наедине с бароном.

Прежде всего Шумри поразил контраст: совсем недавно он видел его лицо, пышущее молодостью и жизненной силой. Серые глаза смотрели горделиво и властно, богатый зеленый камзол облегал широкие плечи, городской люд клонился и расступался перед копытами его холеного вороного коня. Теперь перед ним был глубокий старик. Он изменился гораздо больше, чем стражник. Видимо, не только время трудилось, испещряя морщинами лицо, притушивая блеск глаз, пригибая к земле плечи и голову, но и большое горе. Правда, выражение лица не стало менее надменным, менее высокомерным, но надменность эта казалась ширмой, за которой скрывается усталость раздавленного судьбой человека.

Отец Илоис смотрел на него пристально и недоверчиво. Множество лекарей перебывало в его замке, и каждый клялся исцелить его дочь, единственное по-настоящему дорогое ему существо, но с каждым днем Илоис становилось все хуже, она медленно и безропотно уходила в мир серых теней… Вот пришел еще один. Не прогнать ли его сразу? Правда, на шарлатана, искателя легких денег он не похож, но на ученого целителя похож еще меньше.

Странный, загорелый до бронзовой смуглоты чужеземец в белой полотняной тоге, с цитрой за плечами, с синим ожерельем на шее и глазами, горящими таким напряжением, словно что-то важное должно сейчас свершиться в его судьбе. Кажется, где-то он уже видел это лицо, эти выразительные глаза, но очень давно, не вспомнить где и когда…

Барон кивком головы указал Шумри на кресло перед собой.

— Я почти не надеюсь, что кто-нибудь или что-нибудь сможет помочь моей дочери, — сказал он, закончив разглядывать странного посетителя. — Надежда иссякла в моей груди, как иссякает ручей в засуху. Илоис болеет уже десять лет. Самые знаменитые врачи Немедии и Аквилонии пытались ее лечить. Я платил им огромные деньги. Приходили вендийские и кхитайские знахари, такие же странные, что и ты. Колдуны с далекого севера и с крайнего юга трещали над ней своими трещотками и обкуривали травами. Но все они только еще больше изнуряли ее и уходили, звеня полученным от меня золотом. Давно уже я перестал платить лекарям. И ты, чужеземец, если надеешься что-либо получить от меня, лучше уходи сразу. Я заплачу тебе очень много, я забросаю тебя золотом, но только тогда, когда я увижу свою дочь здоровой.

— Не будем пока говорить о плате, — сказал Шумри. — Я хотел бы услышать от вас поподробнее о ее болезни.

— О чем тут рассказывать? — Старик нетерпеливо вздохнул. — Илоис заболела, когда ей было всего пятнадцать. Некоторые, например, сестра моей жены, а также кормилица дочери говорят, что это случилось оттого, что ее бросил жених. Но это глупые бабские выдумки! Жених ее был мальчишка, презренный, трусливый и слабый, испугавшийся выступить на рыцарском турнире и сбежавший из дома. Он опозорил и огорчил своего почтенного отца, он вызвал волну насмешек в среде знатной молодежи, но при чем же здесь моя дочь? Избавившись от подобного жениха, можно лишь возрадоваться да поблагодарить милосердного Митру за то, что не допустил ее стать женой ничтожества!

— Но, может быть, ваша дочь любила своего жениха, — осторожно предположил кофский целитель, стараясь, чтобы румянец, выступивший на его скулах, можно было отнести за счет сочувствия и желания как можно лучше разобраться в причинах болезни.

— Любила?!.. — Барон затрясся, издавая кашляющие звуки, что должно было означать саркастический смех. — Да она и видела-то его один или два раза!

«Три! Три!» — чуть не поправил его Шумри, но благоразумно сдержался.

— Впрочем, ничтожество это не заслуживает столь долгого о нем разговора… Болезнь моей дочери развивалась постепенно. Сначала мы думали, что она просто скучает в девичестве. В семнадцать лет ее выдали замуж, и, клянусь Митрой, любая девушка была бы в восторге от такого супруга. Доблестный воин, знатен, богат и отменно хорошо собой! У них родились двое прекрасных мальчишек, и я уже успокоился за ее судьбу, как вдруг, через три года после свадьбы муж ее потребовал, чтобы она оставила его и вернулась в родительский дом. Он заявил, что не может жить дальше с женой, которая в супружеской постели холодна и недвижна, как гиперборейский лед, которая может целыми днями сидеть, глядя в окно и не произнося ни слова, которая отказывается украшать собой пиры, балы, охоты и прочие благородные развлечения, а если после долгих уговоров и приходит на пир, то у добрых его друзей кусок не лезет в горло от ее бледного и умирающего вида. Спустя полгода он женился на другой женщине, которая, как говорят, хорошо заботится о сыновьях Илоис… Дочь же моя вот уже пять лет живет со мной в этом замке. Последние два года она почти не встает с постели… Ну, а теперь мы пойдем к ней, и если ты действительно хороший лекарь, чужеземец, ты расскажешь мне о ней больше, чем я тебе.