— Конечно. Это же моя рабочая одежда.

— Ты работала с мемуарами?

— Все утро.

— До каких пор дошла?

— До знакомства с Ником Шенком.

— Всего лишь?

Билл почувствовала, что в этот момент следует проявить жесткость. Достаточно и того, что бедность вынудила ее взяться за эти мемуары, не хватало еще, чтобы Адела стояла над душой и сосала ее кровь. От одной мысли о таком режиме литературной деятельности ее бросило в дрожь.

— Милая моя, — сказала она, — будь благоразумна. История твоей выдающейся карьеры должна стать заметным вкладом в американскую литературу. Спешка здесь ни к чему. Эта работа должна проводиться неторопливо. Надо отшлифовать каждую деталь. Ты что ж, думаешь, что Литтон Стрейчи[9] кропал свою «Жизнь королевы Виктории» на рысях?

— Понимаю. Ты, наверное, права.

— Еще как права. Я как раз вчера говорила Кей… Что такое?

Адела подала ей знак молчать. Она опасливо оглядывалась по сторонам. Билл начинало казаться, что в последнее время жизнь ее проходит исключительно в обществе людей, опасливо озирающихся по сторонам. Она с удивлением наблюдала, как сестра подкралась к двери, резким движением распахнула ее и выглянула в коридор.

— Мне показалось, что Фиппс подслушивает, — сказала Адела, закрывая дверь и возвращаясь в комнату. — Послушай, Вильгельмина, я как раз хочу у тебя спросить насчет Кей.

— А что такое?

Адела понизила голос до театрального шепота.

— Не говорила ли она тебе о некоем Джо?

— Джо?

— Сейчас объясню. Вчера после обеда, когда я проходила через холл, зазвонил телефон. Поднимаю трубку. Мужской голос: «Кей? Это Джо. Если тебе покажется, что ты это уже слышала, можешь меня прервать; выйдешь за меня замуж?»

Билл щелкнула языком.

— Должно быть, свихнулся. Разве можно так…

— Я ему говорю: «У телефона миссис Корк», он кричит: «Ой, извините!» и вешает трубку. Не знаешь, кто бы это мог быть?

Билл получила возможность блеснуть информацией.

— Могу достоверно сказать, кто это был. Это был мой знакомый, молодой писатель по имени Джо Дэвенпорт. Мы вместе работали в «Суперба-Лльюэлин», пока его не выперли. Тогда он отправился в Голливуд. Ничего удивительного в том, что он делал предложение Кей. Он обращается к ней с этим каждый час. Он любит ее со страстью, какую нечасто увидишь у сотрудников «Суперба-Лльюэлин».

— Боже всемогущий!

— Ты что, не одобряешь любовь во цвете лет?

— Только не между моей племянницей и безработным голливудским писакой.

— Хоть Джо сейчас и без работы, его ждет блестящее будущее, если только найдется добрая душа, которая отважится одолжить ему двадцать тысяч долларов. С этим капиталом он купит посредническое агентство. Ты, кстати, не ссудишь ему эту сумму?

— Ни за что. А Кей его любит?

— Когда я о нем заговариваю, она смущенно хихикает. Возможно, это добрый знак. Надо посоветоваться с Дороти Дикс.

Адела рассердилась.

— Что значит — добрый знак? Если она втюрилась в такого типа, это катастрофа. Я надеюсь, она выйдет замуж за лорда Тофема. Потому я ее сюда и пригласила. Он один из самых богатых людей Англии.

— Это ты уже говорила.

— Мне стоило неимоверных трудов вытащить его из лап Глории Пирбрайтс только для того, чтобы Кей могла с ним познакомиться. Глория прилипла к нему как банный лист. Я буду очень серьезно разговаривать с Кей. Никаких глупостей не допущу.

— А почему бы не напустить на нее Смидли?

— Смидли?

— На мой взгляд, мужчины в таких случаях выглядят убедительнее. Женщины склонны к истерике. А Смидли все-таки — брат мужа сестры ее отца. Он, можно сказать, выступит в роли благородного предка.

Адела издала звук, который у женщины менее выдающейся наружности был бы воспринят как храп.

— Да разве он на это способен! Эта овца мухи не обидит.

— А есть овцы, которые обидят?

— О!

— Так что?

Адела осуждающе смотрела на Билл. От нее веяло холодом. В целой сотне немых фильмов она именно так смотрела на толпу пьяных буянов, грозящих обидеть нашу крошку. В голове Аделы, видно, забродила мысль, от которой сестринская любовь сошла на нет.

— Смидли! — повторила она. — Только сейчас вспомнила, что хотела поговорить с тобой о чем-то важном, а эта Кей спутала мне все карты. Вильгельмина, ты давала Смидли деньги?

Билл надеялась, что этот эпизод будет сохранен в тайне, но, очевидно, надежда не оправдалась. Она постаралась ответить со всей небрежностью, на какую оказалась способна в данный момент.

— Да, а что? Одолжила ему сотняшку.

— Идиотка!

— Извини. Не могла противостоять его умоляющему взгляду.

— Тебе небезынтересно будет узнать, что он ушел на всю ночь, как я подозреваю, на какую-нибудь пьяную оргию. После завтрака я зашла к нему в спальню. Постель не смята. Он улизнул в Лос-Анджелес вместе с твоей драгоценной сот-няшкой.

Билл попыталась потушить разгоравшийся пожар.

— Зачем же паниковать? Он уже несколько лет никуда не выбирался. Что за беда, если он слегка развлечется? Мальчишкам надо чувствовать себя свободными.

— Смидли не мальчишка. Я всегда говорила и говорю: стоит свернуть на кривую дорожку, нами овладевают бесы, преграждающие дорогу к счастью и…

— Оставь ты эту чепуху!

— Это не чепуха, это единственно правильный взгляд на вещи.

Адела нажала кнопку звонка.

— Одно хорошо, — продолжила она. — Он скорее всего не вернется к обеду, а если и явится, будет не в состоянии сесть за стол и не станет надоедать мистеру Глутцу бесконечными историями про Бродвей в тридцатые годы.

— Вот и ладушки, — подхватила Билл. — Нет худа без добра. А чего это ты названиваешь?

— Я жду массажистку. Фиппс, — обратилась она к вошедшему дворецкому, — пришла массажистка?

— Да, мадам.

— Она в моей комнате?

— Да, мадам.

— Спасибо, — холодно сказала Адела. — Да, Фиппс!

— Мадам?

Лицо Аделы, которое словно застыло, когда речь зашла о Смидли, совсем окаменело.

— Я собиралась побеседовать с вами, Фиппс, сообщить вам новость, которая, как я думаю, вас заинтересует.

— Слушаю, мадам.

— Вы уволены! — объявила Адела, выпуская на волю пресловутые вулканические страсти, испепелившие дворецкого как огнемет.

Как уже приходилось отмечать автору этих строк, дворецкие, судя по его наблюдениям за этой породой людей, великолепно умеют скрывать свои чувства. Какие бы бури ни бушевали в их сердцах, внешне они остаются невозмутимыми, как индейцы за карточным столом, так что редко кому удается застать их врасплох. Но в этот момент Фиппс явно утратил над собой контроль. Челюсть у него отвалилась, глаза округлились от ужаса.

Он устремил свой затравленный взор на Билл. «Неужто ты нарушила свое обещание?» — безмолвно вопрошал этот взгляд. «Бог свидетель — нет, — так же безмолвно ответили глаза Билл. — Ни словечка не обронила. Тут какая-то тайна, и я просто теряюсь в догадках».

Взорвав эту бомбу, Адела еще не исчерпала свою ярость до дна.

— Уволен, мадам? — пролепетал Фиппс.

— Вот именно.

— Но, мадам…

Билл, недолго думая, бесцеременно вмешалась в их диалог. Согласно словарю синонимов, Билл была изумлена, поражена, огорошена, растерянна и поставлена в тупик, но она была не из тех, кто кротко смиряется с обстоятельствами. Фиппс вызывал у нее симпатию, она желала ему добра и не забыла, что он доверился ей, сказав, что желал бы остаться на службе у Аделы. Понять это желание Билл не могла, но раз уж ему этого хотелось, то вердикт хозяйки прогремел для него как гром среди ясного неба. Это примерно то же самое, думала Билл, что вчера довелось испытать ей самой, когда Джо Дэвенпорт сообщил, что весь его капитал состоит из кучки долларов и восьми тысяч жестянок с супом.

— Ты что, сдурела? Не можешь же ты вправду уволить Фиппса!

Еще секунду назад очевидец поклялся бы, что выглядеть суровее и грознее Владычицы Вулкана Страстей просто немыслимо. Но при этих словах от Аделы Корк повеяло прямо-таки арктическим холодом.