При этих словах морду дракона исказила мрачная гримаса, не оставляющая сомнения, что если бы он был свободен, то и впрямь бы набросился на своих мучителей.

— Видишь, отец мой? Ты заберешь его и даруешь ему легкую смерть…

— Его смерть не станет легкой, — ответная гримаса на лице инквизитора ясно показала, что в его руках о легкой смерти дракону не стоит и мечтать.

— Пусть так, — горячо прервал его Луций. — Но, если он умрет тайне, где-то во дворе Вальдского замка, то такая его смерть ничему не научит горожан, и они так и останутся погрязшими в самодовольстве. А если я выведу его на Арену… О, отец мой, все увидят эту чудовищную силу, эту ненависть к людям, эту опасность, и поймут, каково это — положить свою жизнь на защиту человечества от этих ужасных монстров. А потом, когда тварь издохнет с распоротым брюхом, они воочию убедятся, что именно человек, любимое дитя богов, должен властвовать по всему миру, а нечки существуют на свете для того лишь, чтобы служить человеку и угождать ему. А те из них, кто не желает смириться с этим — должны быть уничтожены.

По окончании этой горячей речи ланиста утер со лба обильный пот. Вроде бы, все было сказано правильно: надлежаще почтительно и патриотично. Попробуй, после этого, обвинить его в том, что он не отдал инквизитору дракона из корыстных побуждений. Хотя главным мотивом нежелания расставаться с тварью была именно корысть: осознав возможные доходы, Луций с каждой минутой все больше и больше хотел их заполучить. Если уж боги дали ему такой шанс — грех отказываться. Да и инквизитор тоже хорош: предлагает уплатить расходы и шесть дюжин ауреусов "за беспокойство". Нет, шесть дюжин ауреусов — это, конечно, хорошие деньги. Даже очень хорошие. Но, в сравнении с теми прибылями, которые мог принести школе и лично Луцию этот дракон, эта сумма выглядела просто смешной.

Инквизитор несколько секунд молчал, очевидно, такого поворота событий он не ожидал. Наконец, приняв решение, гость заговорил.

— Что ж, Луций, будь по-твоему. Пусть дракон останется в вашей школе, но мы будем следить за его судьбой.

— Как тебе будет угодно, отец мой. Я позабочусь о том, чтобы тебя беспрепятственно пропускали на все бои с его участием, — почтительно склонил голову ланиста, мысленно улыбаясь.

— До встречи, гражданин. Да пребудет с тобой благословение Ренса.

С трудом скрывая раздражение, инквизитор развернулся и быстро покинул двор. Ланиста же, напротив, придя в отличное расположение духа, начал отдавать распоряжения.

— Марке, пусть эту тварь посадят на цепи в бестиарии. Никого к ней не подпускать и хексаду не кормить. Потом займемся тренировками. И договорись с почтенным мастером Слова с платой за услуги, его големы нам ещё очень пригодятся. А я отправлюсь к благородному Квианту, управляющему Ареной, чтобы обсудить с ним, как лучше порадовать народ новым зрелищем.

Дети маленькие — заботы маленькие, дети подросли — подросли и заботы. Вечерней прогулке по городу с родителями и младшим братом Кристина предпочла подготовку к экзаменам в компании подружек. Конечно, девятый класс — это девятый класс, граница между средней и старшей школой, и к экзаменам следовало отнестись с соответствующей серьезностью. Но теперь к волнению за результаты экзаменов у Балиса примешивалось и легкое беспокойство за то, как дочка распорядится взятой на себя самостоятельностью. Легкое, потому что до сей поры переходный возраст Кристины протекал без великих потрясений. Нет, время от времени, конечно, вспыхивали конфликты, но небольшие и неизменно завершавшиеся к общему удовольствию полным примирением враждующих сторон. У родителей хватало ума не пытаться удерживать ребёнка (а кто же она еще в четырнадцать-то лет) на коротком поводке, а у девочки — не опускать отца и мать до уровня «предков», годных быть лишь бессловесным источником денег. И главная заслуга в этом, конечно, принадлежала Рите. Наверняка, она сейчас волнуется гораздо больше, чем он, но внешне это совсем незаметно.

А вот кто совсем не волновался — так это Ирмантас. И чего ему было волноваться? Что может быть лучше, чем гулять вот так теплым майским вечером по городу с папой и мамой? Тем более что папа бывает свободным не так уж и часто, обычно он приходит с работы поздно, когда Ирмантас уже спит. Ничего не поделаешь, такая у папы работа, он — офицер. Тем приятнее, когда он так вот приходит неожиданно рано, и тогда они отправляются на прогулку. В прошлый раз папа водил его и Кристину в Петропавловскую крепость. Вообще-то, Ирмантас там уже был — с классом на экскурсии. Но с папой интереснее: он знал про город много всякого, чего экскурсовод не рассказывала. А папу этому научил его дедушка, тот самый, в честь которого мальчику дали это имя — Ирмантас. Дедушка тоже был офицером, моряком и воевал с фашистами. Жаль только, что он умер раньше, чем Ирмантас родился, поэтому мальчик дедушку видел только на фотографиях.

А еще хорошо, что «Зенит» сегодня выиграл Кубок России. В классе у Ирмантаса все мальчишки болеют за «Зенит» и он тоже болеет, уже больше года. Даже сейчас на нем сине-бело-голубой зенитовский шарф. Правда, Ирмантас, единственный в классе, болеет ещё и за «Жальгирис», но сейчас это неважно, потому что сегодня выиграл «Зенит», и весь город этому радуется. Поэтому сейчас на улице много людей в таких же шарфах, как и у него.

— Кубок наш! — громко кричит мальчишка, обмирая от восторга.

— Ого!

Звонкий голос ребенка привлек внимание группы болельщиков, пьющих пиво в летнем кафе. Один из них, солидный уже мужик, с изрядным пивным животиком, поднимается из-за столика и подходит к Гаяускасам.

— Молодец у тебя сын, кап-два. Настоящий питерец!

Почему он назвал Балиса капитаном второго ранга? Балис украдкой косит глаза на плечо, на черном погоне два просвета и две больших звезды. Просветы правильные — красные, но не отличить по их цвету морпеха от офицера плавсостава для штатского человека более чем простительно.

— А как Саша Панов сегодня, а? Красава! Два таких положил…, - не унимается мужик в шарфе. Сын смотрит на него снизу вверх блестящими от восторга глазами.

Балис не понимает, что происходит. Почему он — подполковник? Почему улица Софьи Перовской вымощена плиткой и превращена в пешеходную зону? И кто такой Саша Панов?

Видимо, болельщик начинает понимать, что что-то не так. Он торопливо бормочет:

— Ладно, извини…

И возвращается обратно к друзьям под синий тент, на котором огромными белыми буквами написано "Балтика".

Балис поворачивается к жене. Рита молча смотрит на него. Она почти совсем не изменилась, только появились чуть заметные морщины в уголках глаз, да первая седина пробилась за годы, прошедшие после ее смерти.

Смерти?

Смерти! Пустынная предрассветная улица Вильнюса, красное лицо за ветровым стеклом «Москвича», тела Риты и Кристины на снегу, натекающая лужица крови, темные внутренности реанимобиля, кожаная кушетка в приемном покое, бесконечная усталость в глазах врача…

— Мы сделали все, что можно, но…

Балис смотрит на Риту, не решаясь задать вопроса, но жена понимает его без слов. Они часто чувствовали мысли друг друга.

— Ты помнишь нас, Балис. Ты любишь. И до тех пор, пока ты будешь помнить и любить — для тебя мы будем живы.

— Я буду помнить и любить тебя всегда. И Кристинку. И Ирмантаса.

— Значит, для тебя мы всегда живы. Mes visada gyvi.[1]