Сауриал молча кивнул. Дракон его интересовал мало. В родном мире Шипучки драконы держались подальше от иных рас и встречали в этом полную взаимность. Слухи и легенды приписывали драконам злобу, коварство и несметные сокровища. Сауриал не очень-то в это верил: его племени легенды тоже много всего приписывали, но на самом деле всё было совсем не так. Да и о людях, и гномах вранья по миру ходило преизрядно. Шипучка давно усвоил: хочешь узнать правду — не собирай слухов. Сходи и посмотри своими глазами. Были бы драконы ему интересны, непременно бы познакомился с ними поближе. А на нет — и еды нет.

— Ланиста хочет, чтобы дракон выступал на потеху публики, — продолжал старый гладиатор. — Он желает устраивать грандиозные представления, в которых воины люди избивали бы дракона до полусмерти, потом исцелять его раны и снова бросать на Арену. О, да. В городе найдётся немало людей, готовых заплатить золотом за то, чтобы увидеть, как унижают гордого дракона.

Сауриал от нетерпения подёргивал хвостом. О драконах Баракл мог разговаривать часами, но какое всё это имело отношения к Волчонку?

— Но Скай не желает быть участником их мерзких игрищ. Если ланиста выпустит его на Арену сейчас, то он не станет изображать из себя жертву и подставлять свои бока под копья охотников. Он погибнет как воин и унесёт с собой жизни немалого числа людей, возомнивших себя хозяевами мира. Это будет не представление, а бойня. Луций, конечно, это понимает, поэтому не выпустит дракона на Арену, пока не будет уверен, что его дух сломлен. Поэтому он держит Ская в бестиарии закованным в цепи и морит его голодом и жаждой.

— Я это слышал уже несколько раз, — не выдержал Шипучка. — Ничего нового ты мне не сказал. Я сочувствую дракону, но разве мы все здесь не в том же самом положении?

— Сколько раз можно тебе объяснять, что мы — это мы, а божественный дракон — совсем другое дело.

— Сколько раз можно тебе объяснять, что я разницы не вижу. У дракона такая же чешуя, такие же кости, мясо, кровь и когти, как и у нас с тобой. Значит, и боль у нас одна на всех. И всех нас, как ты сам сказал, всё равно убьют, раньше или позже. Лучше объясни мне, при чём всё же тут детёныш?

Не знающему языка, на котором общались ящеры могло показаться, что они шипят друг на друга крайне агрессивно и вот-вот вцепятся друг в друга когтями и зубами.

— Как тебе объяснить, если ты всё время перебиваешь? — недовольно прошипел Баракл, снижая тон.

— Молчу, ни звука, — согласился сауриал.

— Итак, ланиста морит дракона голодом и жаждой и всем обитателям школы строжайше запрещено его поить и кормить. Но три дня назад запрет был нарушен. Ученик, человеческий детёныш, дал дракону воды.

Шипучка не удержался от короткого изумлённого свиста. Как ни мало он знал о мире, в котором очутился, но понимал, что такой проступок выглядел просто невероятным, невозможным. Большинство людей этого мира не подали бы дракону воды и без всякого запрещения. А уж под угрозой наказания… Нет, это мог быть только Волчонок, не раз безрассудно нарушавший установленные здесь границы между людьми и не людьми. Раньше это ему сходило с рук. А сейчас?

— Кто-то из людей об этом знает?

— Разумеется, знает. Детёныш был слишком наивен, он не подумал, что за бестиарием следят стражники из башни.

— Как он мог этого не знать? — изумился сауриал. — Ты мне в первый же день сказал об этом не меньше трёх раз. Думаешь, люди такие глупые, что забывают то, что им постоянно повторяют?

— Я повторял это тебе, а не детёнышу.

— А разве у каждого новичка в школе есть свой наставник?

— Не знаю. Мне мало известно о том, как живут гладиаторы-люди и почти совсем ничего о жизни учеников. Что мне в этих детёнышах?

Шипучка нервно подёрнул хвостом.

— Это был Волчонок. Я точно знаю — это он! Что с ним теперь будет?

— Ничего.

— Ничего? Ланиста его не накажет? — недоверчиво переспросил сауриал.

— Ланиста его уже наказал. Вчера. По его приказу детёныша привязали к столбу на самом солнцепёке.

Шипучка растерянно присвистнул. Трудно было оценить, насколько суровым было наказание: в чужую шкуру не влезешь. Сауриалы любили понежиться в лучах дневного светила, но если чешуя пересыхала, то это было неприятно и болезненно. А человеческая кожа — не чешуя, она мягкая и ранимая.

— И что?

— И больше ничего, — бака-ли по-своему истолковал вопрос новичка. — Луций не жесток без причины даже к нам, нечкам, что уж говорить о людях. К тому же, после такого наказания, человек быстрее возвращается в строй, чем после порки. Ланиста не заинтересован в том, чтобы калечить своих рабов. Кто тогда будет выступать и приносить школе деньги? К тому же, Луций умён и понимает, что, в сущности, поступок детёныша ничего не изменил.

— Значит, с ним всё в порядке? — с надеждой переспросил сауриал.

— Можно считать, что да. Здесь не принято дважды наказывать за один и тот же проступок. Хотя, память у Луция очень хорошая. Если наш друг провиниться ещё раз, то ему наверное, назначат более суровое наказание, чем другому ученику за такой же проступок.

— Наш друг? — удивлённо переспросил Шипучка.

Баракл многозначительно моргнул тяжёлыми чешуйчатыми веками.

— Тот, кто помог дракону, друг всем бака-ли, где бы они не находились и кем бы они ни были.

— Неплохо было бы и ему знать об этом.

— Ты хочешь сказать, что он об этом не догадывается?

— Если ему не объяснили, что в башнях прячется стража, то уж вряд ли он знает о том, как бака-ли почитают драконов.

Баракл погрузился в молчание, а потом изрёк:

— Странно всё это. Вы оба — очень странные. И ты, и он.

— Ты сказал, что поможешь детёнышу.

— Я сказал, я — помогу. Но пока что я не вижу, какая помощь от меня может ему понадобиться.

После ужина во двор нечек пожаловал сам ланиста Луций Констанций. Его сопровождали трое стражников, один из которых держал в руке широкий кожаный ошейник и цепи. Не успевшие разместится по комнатам гладиаторы с удивлением и некоторой тревогой.

— Эй, Шипучий, пойди сюда! — потребовал Луций.

Сауриал подошел к ланисте, с некоторой опаской поглядывая на стражников.

— Будешь сегодня сражаться. Благородный лагат Артоний Корбелий устраивает приём и желает развлечь своих гостей гладиаторским боем. Посмотрим, на что ты способен в бою до смерти.

Внутри у Шипучки словно что-то оборвалось. С того самого момента, когда с мёртвым Ахаром на руках он очутился в этом проклятом мире, вся его жизнь была словно падение в какую-то бездонную яму. Раз за разом он узнавал всё более и более страшные вещи. Раз за разом пытался себя уверить, что происходит ошибка, что жизнь не может быть такой страшной. И раз за разом приходилось выпивать горькую чашу до дна.

Не смотря на предупреждение Баракла, вопреки всему ящер верил, что ему не придётся лишать жизни тех, кто ни в чём невиновен и не питает к нему зла. Что может быть страшнее, нелепее и бессмысленнее, чем намеренно лишить кого-то жизни? Если, конечно, ты при этом не защищаешь чью-то другую жизнь. Шипучка был воином, более того, он был известным в своих краях авантюристом, искателей приключений. Ему часто приходилось обнажать свой акинак, но сауриал и его друзья всегда пытались сначала разрешить любой спор мирным путём. И никогда не добивали пленных. Авантюрист — не значит убийца и живодёр.

И вот теперь ему предстоит опуститься до уровня тех, кого он ненавидел и презирал. Ну уж нет!

— Я не буду убивать на потеху зрителям!

— Он понял твои слова, господин Луций, — перевёл яростное шипение Баракл.

Ланиста коротко кивнул, словно не сомневался, что так и должно быть.

А на Шипучку вдруг напала необъяснимая слабость. Ещё мгновение назад он был готов умереть на месте, но не отступить и не опозориться, а теперь им овладела полная апатия. Удар в спину достиг цели. И ведь обвинять бака-ли в предательстве язык не поворачивался: старый гладиатор заботился о людях-ящерах, об ограх, о минотаврах, о драконе, да и о самом Шипучке. Баракл был честен, он с самого начала предупреждал, что у него своя правда и теперь поступал согласно с нею.