Прыгнем, теряя из глотки улыбки, Крича громовое: "На!" Как прыгает по коричневой скрипке Вдруг лопнувшая струна.

Январь 1919

- 54

Динамизм темы

Вы прошли над моими гремящими шумами, Этой стаей веснушек, словно пчелы звеня. Для чего ж столько лет, неверная, думали: Любить или нет меня?

Подойдите и ближе. я знаю: прорежете Десну жизни моей, точно мудрости зуб. Знаю: жуть самых нежных нежитей Засмеется из красной трясины ваших тонких губ.

Сколько зим занесенных моею тоскою, Моим шагом торопится опустелый час. Вот уж помню: извозчик. и сиренью морскою Запахло из раковины ваших глаз.

Вся запела бурей, но каких великолепий! Прозвенев на весь город, с пальца скатилось кольцо. И сорвав с головы своей легкое кепи, Вы взмахнули им улице встречной в лицо.

И двоясь, хохотали В пролетевших витринах, И роняли Из пригоршней глаз винограды зрачка. А лихач задыхался на распухнувших шинах, Торопя прямо в полночь своего рысака.

Октябрь 1917

- 55

Принцип растекающегося звука

Тишина. и на крыше. А вышеЕще тише... Без цели... Граммафоном оскалены окна, как пасть волчья. А внизу, проститутками короновавши панели, Гогочет, хохочет прилив человеческой сволочи. Легкий ветер цквозь ветви. Треск вереска, твой верящий голос. Через вереск неся едкий яд, чад и жуть, Июньский день ко мне дополз, Впился мне ... прожалить грудь.

Жир солнца по крышам, как по бутербродам Жидкое,жаркое масло тек... И москва нам казалась плохим переводом Каких-то божьих тревожных строк.

И когда приближалась ты сквозными глазами, И город вопил, отбегая к кремлю, И биплан твоих губ над моими губами Очерчивал, перевернувшись, мертвую петлю, Это медное небо было только над нами, И под ним было только наше - люблю!

Этим небом сдавлены, как тесным воротом, Мы молчали в удушьи, Все глуше, Слабей... Как золотые чрепахи, проползли над городом Песками дня купола церквей.

И когда эти улицы зноем стихали И умолкли уйти в тишину и грустить, В первый раз я поклялся моими стихами Себе за тебя отомстить.

Июнь 1918

- 56

***

С. Есенину

Если город раскаялся в душе, Если страшно ему, что медь, Мы ляжем подобно верблюдам в самуме Верблюжею грыжей реветь.

Кто-то хвастался тихою частью И вытаскивал за удочку час, А земля была вся от счастья И счастье было от нас.

И заря растекала слюни Над нотами шоссейных колей. Груди женщин асфальта в июне Мягчей.

И груди ребят дымились У проруби этих грудей. И какая-то страшная милость Желтым маслом покрыла везде.

Из кафе выгоняли медведя, За луною носилась толпа, Вместо федора звали федей И улицы стали пай.

Стали мерить не на сажени, А на вершки температуру в крови, По таблице простой умножений Исчисляли силу любви.

И пока из какого-то чуда Не восстал завопить мертвец, Поэты ревели, как словно верблюды От жестокой грыжи сердец.

Ноябрь 1918

- 57

Последнее слово обвиняемого

Не потому, что себя разменял я на сто пятачков, Иль, что вместо души обхожусь одной кашицей рубленной, В сотый раз я пишу о цвете зрачков И о ласках мною возлюбленной.

Воспевая россию и народ, исхудавший в скелет, На лысину бы заслужил лавровые веники, Но разве заниматься логарифмами бед Дело такого, как я священника?

Говорят, что когда-то заезжий фигляр, Фокусник уличный, в церковь зайдя освященную, Захотел словами жарче угля Помолиться, упав перед мадонною.

Но молитвам не был обучен шутник. Он знал только фокусы, только арийки, И перед краюхой иконы поник И горячо стал кидать свои шарики.

И этим проворством приученных рук, Которым смешил он в провинции девочек, Рассказал невозможную тысячу мук, Истерзавшую сердце у неуча.

Точно так же и я... мне до рези в желудке противно Писать, что кружится земля и поет, как комар. Нет, уж лучше перед вами шариком сердца наивно Будет молиться влюбленный фигляр.

Август 1918

- 58