— Может, в Уруке я и говорил такие слова. В городах люди меняются. А здесь я чувствую, как возвращается ко мне моя сила. Бояться нечего, мой друг. Следуй за мной. Я знаю, где обитает Хувава и какими дорогами он ходит.

Он положил мне руки на плечи, и крепко обнял.

На следующий день мы оказались перед стеной леса и воротами в этой стене.

Я много думал об этой стене с тех пор, как Энкиду рассказал мне о ней. Страна Кедров лежит на границе между землей и краем эламитов, и спор о том, кому она принадлежит, восходит ко времени Мескингашера, первого царя Урука. Так как это земля, которую нельзя возделывать, нам никогда не приходило в голову утверждать свое владычество над ней, но когда нам требовалась кедровая древесина, мы беспрепятственно входили в нее и брали все, что нам было нужно. А если вдруг кто-то возвел в лесу стену? Одно дело, если Энлиль решил поставить какого-то страшного огнедышащего демона сторожить деревья. Я не могу судить Энлиля. Но я не позволю какому-то грязнобородому эламитскому горному царишке перегораживать стенами лес только потому, что ему вздумалось оставить кедровую древесину только для своих грязных оборванцев из горного племени.

Стоило мне увидеть эту стену, как я понял, что ни эламиты, ни Хувава, ни кто-либо еще тут ни при чем. По этой стене ясно было видно, что строили ее люди, и не очень умелые вдобавок. Кедровые стволы, слегка обработанные, с сучьями, неокоренные и небрежно связанные травой, были навалены как попало в выкопанную траншею, которая простиралась в обе стороны насколько хватало глаз. Розовая сердцевина деревьев была шершаво и жалко выставлена дождям и ветрам, словно дерево не распиливали, а разламывали. Во мне поднялся гнев при виде этой неуклюжей стены. Я оглянулся на своих воинов и спросил:

— Ну что, сметем эту дрянь и войдем в лес?

— Ты бы сперва посмотрел на ворота, — посоветовал Энкиду.

Ворота находились южнее. Еще не дойдя до них, я ахнул от изумления. Они возвышались высоко над стеной и являли собой совершенство во всех отношениях, хотя это были скорее не ворота, а сторожевая башня. Эти ворота не посрамили бы и Урук. Они тоже были из кедра, срезанного и обработанного рукой мастера. Все рамки и узлы были подогнаны с огромным мастерством, петли и фрамуга ворот были выточены абсолютно гладко, и огромный засов был совершенен.

— Врата богов! — вскричал Бир-Хуртурре. — Ворота, построенные самим Энлилем!

— Ясно, что никакой эламит таких ворот не мог бы поставить, это уж точно, — сказал я, подойдя поближе, чтобы рассмотреть их повнимательней.

Да, они были совершенны. Они не только были отлично построены, но и великолепно украшены. На тонко отполированном дереве были вырезаны чудовища и змеи, боги и богини, — в эламитском стиле, стиле, который я видел на щитах воинов, убитых мной в той войне, что я вел под предводительством Акки. Высоко на воротах были букрании, очень похожие на те, что эламиты вырезают и ставят на фасадах своих храмов. А по сторонам ворот на стене были надписи — варварские эламитские письмена, которые грубо подражают нашему письму: рисунки зверей, кувшинов, звезд, гор и много всякого другого, казалось сваленного в кучу, поэтому смысл не был мне понятен. Резьба была прекрасно выполнена, но писать таким образом, рисуя картинки, мне кажется глупейшим способом.

Потом я увидел нечто, что вызвало мой гнев. Совсем внизу на левой стороне ворот, шла надпись угловатыми иероглифами наших земель, четкая и безошибочная. Она гласила:

«Уту-рагаба, великий мастер Ниппура, построил эти ворота для царя Зинубы, владыки Хатамти».

— Ах ты предатель! — воскликнул я. — Чем сослужить такую великолепную службу подлому эламитскому владыке, оставался бы лучше в Ниппуре! — И я замахнулся топором на фасад ворот.

Но Энкиду перехватил мою руку и остановил меня. Я, нахмурясь, посмотрел на него.

— Что такое?

— Эти ворота так прекрасны, Гильгамеш, — сказал он, и глаза его сияли.

— Да, конечно. Но ты видишь эту надпись? Человек моего народа создал эти ворота для наших врагов.

— Ну и пусть, — равнодушно сказал Энкиду. — Красота есть красота, и ее нельзя осквернять. Красота дается от богов, правда? По-моему, нельзя разбивать эти ворота. Отойди в сторону, брат, и дай мне лучше их открыть. Что нам за дело, кто их строил, если работа столь великолепна? Воистину боги водили его рукой. Разве ты этого не видишь?

Меня очень удивило подобное рассуждение. Но в его словах я услышал мудрость. Я устыдился, присмирел и подчинился ему. Теперь я об этом жалею. Энкиду отважно выступил вперед и обухом своего топора старался открыть засов, налегая на него всем телом. Он стонал от напряжения, напирая на ворота изо всех сил. Ворота отворились, но в тот же миг он сдавленно вскрикнул, уронил топор и схватился за правую руку. Она висела плетью. Он упал на колени, стеная, отчаянно растирая плечо. Я встал на колени с ним рядом.

— Что с тобой, друг? Что случилось?

Он заплетающимся языком ответил:

— Должно быть, в этих воротах сидел демон. Смотри, я повредил руку. Вся сила ушла из моей руки! Ее словно разорвало изнутри, Гильгамеш. Она погибла, она больше не может мне служить! Смотри сам!

Его рука была страшно холодной на ощупь, болталась, как мертвая, и покрылась странными пятнами, начиная распухать. Он дрожал, словно в лихорадке. Я слышал, как стучат его зубы.

— Вина! — приказал я. — Вина Энкиду!

Вино согрело его, и дрожь прекратилась, но рука у него так и висела, хотя мы ее отогревали и растирали часами. Возможность владеть этой рукой вернулась к нему только через много дней, и никогда уже не служила ему так, как раньше. Очень горько, что такой воин, как Энкиду, лишился части своей силы. Гораздо хуже было то, что с пострадавшей рукой к нему вернулся страх перед демоном Хувава. Он был убежден, что демон наложил заклятье на ворота. Теперь он упрямился, не желая пройти в ворота, которые сам же для нас и отворил.

Меня глубоко огорчило, что он снова чувствует страх, и наши воины увидят это. Но он не мог ступить за ворота, а я не мог оставить его одного в таком состоянии. Поэтому мы разбили лагерь перед воротами и оставались в нем, пока он не перестал кататься по земле от душевной муки и не почувствовал, что силы возвращаются к нему. Но и тогда он с неохотой пошел вперед. Он был в мрачном настроении, целиком уйдя в размышления. Страх сидел в нем, словно ночная птица. Я подошел к нему и сказал:

— Пойдем, дорогой друг, давно пора двигаться.

Он покачал головой:

— Иди без меня, Гильгамеш.

Я резко ответил ему:

— Мне больно слышать, когда ты говоришь, как слабак. Неужели мы ушли так далеко, только для того чтобы здесь повернуть обратно? Возле этих ворот?

Он ответил столь же резко:

— Когда это я просил тебя повернуть обратно?

— Нет, ты о таком не заговаривал.

— Тогда иди дальше без меня!

— А этого я не сделаю. И с пустыми руками обратно в Урук не пойду.

— Ты не оставляешь мне выбора. Значит, я должен идти с тобой? Значит, я должен обязательно идти следом за тобой и подчиняться любым твоим капризам?

— Я тебя не заставляю, — сказал, — но мы же братья, Энкиду! Мы должны вместе встречать все опасности, рука об руку.

Он бросил на меня горький и грустный взгляд.

— Вот как? Мы должны? А если я не хочу?

Я уставился на него.

— Это на тебя не похоже.

— Нет, — сказал он с горьким вздохом. — Это на меня не похоже. Но что я могу сделать? Когда я повредил руку, Гильгамеш, великий ужас вселился в меня. Я боюсь. Ты можешь понять? Я БОЮСЬ! В его глазах было такое выражение, какого я никогда не видел: ужас, стыд, презрение к себе самому, гнев, — еще сто самых разных чувств горели в его глазах. Лицо его блестело от пота. Он оглянулся, словно боясь, что нас услышат, и тихим, измученным голосом сказал:

— Что нам делать?

— Есть один способ. Так: становись со мной рядом и возьмись за мою одежду. Моя сила перельется в тебя. Твоя слабость пройдет. Войдем в лес вместе. Ты это сделаешь?