— Давайте, — сказал я, и мы подняли кедровый столб.

Я принял на себя всю тяжесть ствола, хотя Энкиду со своей одной здоровой рукой оказал мне больше помощи, чем все остальные, вместе взятые. Мы ровным ритмичным шагом понесли этот ствол, нацеливаясь на дымящуюся дыру в земле… Из глаз у нас лились слезы, дыхание перехватывало, но мы улучили момент, и ударили этим кедровым колом изо всех сил вперед и вниз. Мы забили дыру плотно и навеки.

Мы быстро отскочили назад, думая, что сейчас земля взорвется. Но нет: демон или утонул, или слишком ослаб, ему не под силу было вышибить деревянную затычку. Я только видел несколько струек дыма, вырвавшихся из-под земли на небольшом расстоянии от нас, но они рассеялись, и мы ничего больше не увидели и не услышали.

Наступила мертвая тишина. Тот огонь, дым, что были Хувавой, были побеждены. Не было ни дыма, ни огня, только остатки какой-то неприятной вони портили воздух и оскорбляли наше дыхание, но и они быстро рассеялись в сладком прохладном воздухе кедрового леса. Мне кажется, когда сказания об Энкиду и обо мне начнут обрастать всякими небылицами, как это всегда бывает со временем, то скажут, что мы набросились на Хуваву и отрубили ему голову, потому что арфисты грядущих дней просто не поймут, как можно победить демона просто-напросто при помощи ручейка и заостренного кола. Именно так мы и сделали, что бы они там ни наболтали вам, когда меня уже не будет, чтобы сказать вам правду.

— Он мертв, — сказал я. — Давайте очистим то место, что он осквернил, и пойдем дальше.

Мы срезали кедровые ветви и положили их на могилу демона, принесли жертвы и произнесли нужные молитвы. Потом мы нашли тридцать отборных кедровых стволов, чтобы взять их с собой в Урук, мы обрубили сучья, окорили их, погрузили их на ослов. Покончив с этим, мы вернулись к стене, которую построили эламиты, и сокрушили ее, разметали по сторонам, словно ее делали из соломы, хотя ради красоты мы пощадили великолепные ворота, которые предатель Уту-рагаба так прекрасно выполнил для горского царя.

Когда мы уходили с этого места, сотня воинов-эламитов напала на нас, и спросила именем Эламского царя, почему мы находимся в чужих владениях. На что я ответил, что мы вовсе не браконьерствуем, а пришли набрать немного дерева для нашего храма, для чего нам потребовалось убить местного демона. Они решили, что я дерзок с ними.

— Кто ты такой? — потребовал ответа их вожак.

— Кто я? — спросил я у Энкиду. — Скажи им.

— Как это, ты — Гильгамеш, царь Урука, величайший герой, дикий бык, что пропахивает горы, Гильгамеш-царь, Гильгамеш-бог. А я Энкиду, твой брат, — он хлопнул себя по брюху и рассмеялся. — А вы слышали про Гильгамеша, парни?

Но эламиты уже в беспорядке бежали наутек. Мы бросились вдогонку и перебили половину, отпустив остальных, чтобы они могли принести своему царю весть, что неразумно окружать стеной кедровые леса. По-моему, он внял голосу разума, так как больше я ни о каких стенах вокруг лесов не слыхивал. Не было слышно и о страшном Хуваве, так что в последующие годы мы беспрепятственно брали из этого леса столько кедровой древесины, сколько нам требовалось.

Это было время торжества. Мы вошли в Урук с такой помпой, словно покорили шесть царств. В нашей гордости, наверное, была тень какого-то безумия, но это была заслуженная гордость. Не каждый день все-таки убиваешь демона.

Поэтому мы отмечали наше возвращение из Земли Кедров и наши приключения пирами и весельем. Но в начале ночи случилось неприятное происшествие, и в конце нашего пира также.

Когда на закате солнца мы подходили к городским стенам, Царские ворота распахнулись, и из них выехали с почетом встречать нас повозки во главе с Забарди-Бунуггой. Гремели трубы, развевались флаги. Я слышал как снова и снова выкликали мое имя. Мы остановились и ждали, когда к нам подъедут. Забарди-Бунугга, подогнав повозки ко мне, приветствовал меня воздетыми руками и преподнес мне ячменный сноп — обычное приветствие для вернувшегося царя. Он принес благодарственную жертву во имя моей безопасности, а потом мы вместе совершили возлияние божествам. Добрый верный Забарди-Бунугга, с его некрасивой физиономией!

Когда официальные церемонии закончились, мы обнялись по-человечески. Он ласково кивнул Энкиду и улыбкой приветствовал Бир-Хуртурре. Если и была в Забарди-Бунугге зависть, то только к тому, что он не принимал участия в нашем путешествии, да и той я в нем не усмотрел. Я рассказал ему, как прошло путешествие, но он уже знал большую часть, поскольку вестники прибежали раньше нас, неся весть о нашей победе. Я спросил, как шли дела в Уруке в наше отсутствие. В его глазах промелькнула тень, и он сказал, не глядя мне в глаза:

— Город процветает, о Гильгамеш!

Нетрудно было уловить беспокойство, колебания, печаль в его душе, поэтому я спросил:

— А если начистоту?

— Можно мне въехать с тобой в город? — спросил он беспокойно.

Я пригласил его жестом в свою повозку. Он взглянул на Энкиду, который ехал со мной рядом, но я пожал плечами, словно желая сказать, что все, что могу услышать я, годится и для моего названного брата. Забарди-Бунугга понял это — не надо было ничего говорить вслух. Он легко вскочил в повозку, а Энкиду дал знак процессии продолжать движение сквозь огромные городские ворота.

— Ну? — спросил я. — Какие неприятности? Рассказывай.

Тихим голосом Забарди-Бунугга сказал:

— Богиня странно себя ведет. По-моему, она что-то замышляет. Опасность витает в воздухе, Гильгамеш.

— Как это?

— Она не находит себе места, она чувствует, что ты затмил ее, что ты переходишь границы своей власти. Она говорит, что ты делаешь вид, будто ее не существует, что ты с ней не советуешься, будто город больше и не город Инанны. Он стал городом Гильгамеша.

— Я — царь, — ответил я, — и несу все бремя ответственности.

— Мне кажется, она тебе напомнит, что ты царь только милостью богини.

— Так и есть, и я этого никогда не забываю. Она же должна помнить, что и она не богиня, а только глас богини.

Я рассмеялся.

— Ты думаешь, я говорю кощунственные вещи, Забарди-Бунугга? Нет же, нет. Это правда. Мы все должны это помнить. Богиня гласит ее устами, но сама она всего лишь жрица. А несу бремя власти я, и к тому же каждый день.

Когда мы подъезжали к городским воротам, я спросил:

— А какие у тебя свидетельства ее гнева?

— Мой отец говорил, она приходила к нему в храм Ана просмотреть древние таблички, записи со времен правления Энмеркара о его отношениях с жрицей Инанной тех времен. Она заглянула в архивы жрецов Энлиля. И много раз, пока ты был в отлучке, она созывала старшин города.

— Может быть, она пишет книгу для истории, — беспечно сказал я.

— Мне кажется нет, Гильгамеш. Она ищет способ укротить тебя, смотрит, нет ли где прецедента, ищет правильную, безукоризненную тактику.

— Ты это знаешь наверняка или только подозреваешь?

— Наверняка знаю. Она кое-что говорила, и многие ее слышали. Твое путешествие ее разгневало. Она это говорила твоей матери, моему отцу Гунгунуму, некоторым из собрания старшин, даже своим прислужницам. Она не скрывала своего гнева. Она сказала, что это дерзкий вызов с твоей стороны — предпринять путешествие, не получив ее благословения.

— Вот оно что. Но нам нужен был кедр. Эламиты построили в лесу стену. Это ведь не просто святое паломничество, Забарди-Бунугга. Это война. А решения, касающиеся войны, лежат все же в области царской власти.

— По-моему, она смотрит на это иначе.

— Тогда я поговорю с ней об этом.

— Будь осторожен. Это коварная и опасная женщина.

Я положил руку ему на запястье и улыбнулся.

— Ты мне ничего нового не открыл, друг мой. Но я буду настороже. И спасибо за предупреждение.

Мы проезжали ворота. Я поднял свой щит так, что он поймал последние лучи заходящего солнца и бросил лучи золотистого света в толпу, собравшуюся по сторонам большой триумфальной дороги. Полгорода вышло на улицы, чтобы приветствовать меня.