— Ну и иди в свой дом шлюх, — пробормотал я. И вышел из квартиры в слепом, диком, нестохастичном бешенстве гнева и страха.

Вместо того, чтобы зарегистрироваться в публичном доме, Сундара отправилась в аэропорт Кеннеди и купила билет на ракету в Индию. Она искупалась в Ганге возле одной из Бенарских гор, провела час в безуспешных поисках родственников в окрестностях Бомбея, съела обед, заправленный кэрри, в Грин-отеле и успела на следующую ракету домой. Путешествие заняло в целом сорок часов и стоило сорок долларов в час, но эта симметрия не смогла облегчить моего настроения. У меня хватило ума не обсуждать это.

В любом случае я был беспомощен. Сундара была свободным существом и с каждым днем становилась все свободнее. У нее была привилегия тратить свои деньги на то, что она сама выбирала, даже на сумасшедшие поездки на одну ночь в Индию. В последующие за ее возвращением дни я старался не расспрашивать ее о том, собирается ли она использовать свою лицензию на проституцию. Может, она уже воспользовалась ею. Я предпочитал не знать.

Через неделю после моего визита к Карваджалу, он позвонил и спросил, смогу ли я пообедать с ним завтра. Итак, я встретился с ним в клубе «Купцов и судовладельцев» в финансовом районе.

Место встречи меня удивило. «Купцы и судовладельцы» — одно из самых почтенных мест на Уолл-стрит, посещаемое исключительно членами этого клуба, таковыми были принадлежавшие к высшему свету банкиры и деловые люди. И когда я сказал «исключительно», я имел ввиду, что даже Боб Ломброзо, который был американцем в десятом поколении и обладал огромной властью, был молчаливо отстранен от членства за то, что был евреем, и сам предпочел не поднимать шума по этому поводу. Как и во всех аналогичных местах, одного богатства было недостаточно, чтобы быть принятым: вы должны были быть достойным членом клуба, конгениальным и приличным человеком с такими, как надо родственными связями, который ходил в соответствующую школу и работал в такой, как надо фирме. Насколько я знал, до сих пор Карваджал не имел связей с такого рода людьми. Его богатство было новоприобретенным, и по натуре он был аутсайдер, не имел в основании соответствующего образования и родственных связей в верхах, чтобы быть принятым в члены клуба. Как же ему удалось получить членство?

— Я унаследовал его, — сказал он, когда мы уселись в уютные упругие кресла, хорошо обитые, у окна, смотрящего с шестого этажа на бурлящую улицу. — Один из моих праотцов был членом-основателем в тысяча восемьсот двадцать третьем году. Закон клуба позволяет одиннадцати основателям клуба передавать по наследству членство в нем автоматически старшему сыну старшего сына на все века.

Из-за этого пункта несколько пользующихся дурной репутацией человек нанесли вред святости этой организации, — он улыбнулся неожиданной и удивительно озорной улыбкой. — Я прихожу сюда раз в пять лет. Вы заметили, я надел свой лучший костюм.

Действительно, складчатую золотисто-зеленую «в елочку» двойку, возможно, отделяло десятилетие от премьеры, но она была более шикарной и современной, чем его остальной тусклый и старомодный гардероб. Карваджал, казалось, полностью изменился сегодня, был более оживленным, энергичным, даже игривым, заметно моложе того унылого мертвенно-бледного человека, с которым я познакомился.

Я сказал:

— Я не знал, что у вас есть родственники.

— Карваджалы жили в Нью-Йорке задолго до того, как «Мэйфлауэр» высадил своих пассажиров в Плимуте. Мы были очень значительными во Флориде в начале восемнадцатого века. Когда англичане аннексировали Флориду в тысяча семьсот шестьдесят третьем году, одна ветвь семьи переехала в Нью-Йорк, я думаю, были времена, когда мы владели половиной порта и большей частью верхнего западного берега. Но мы были стерты Паникой тысяча восемьсот тридцать седьмом года, и я первый член семьи, за последние полтора столетия вырвавшийся из состояния благородной бедности. Но даже в худшие времена мы сохраняли наследственное членство в клубе, — он указал на отделанные панелями красного дерева стены, сияющие хромированные окна, скрытое мягкое освещение. Вокруг нас сидели промышленные и финансовые воротилы, перекраивающие империи между двумя глотками. Карваджал сказал:

— Я никогда не забуду, как мой отец впервые привел меня на коктейль. Мне было приблизительно восемнадцать лет, так что это было где-то в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году. Клуб еще не переехал в это здание, он был еще на Брод-стрит в старом здании постройки девятнадцатого века. Мы вошли, мой отец и я, в своих двадцатидолларовых костюмах и шерстяных галстуках; все присутствовавшие казались мне сенаторами, даже официанты, но никто не насмехался над нами, никто не отнесся к нам свысока. Я пил свой первый мартини и ел свое первое филе миньон, мне казалось — это экскурсия в Вахаллу, в Версаль или в Канаду. Визит в странный ослепительный мир, где все были богаты, знамениты, обладали властью. И когда я сидел за огромным старым дубовым столом напротив отца, ко мне пришло видение. Я начал ВИДЕТЬ, я ВИДЕЛ себя стариком, таким, как сейчас, высохшим, с клочками седых волос, стариком, которого я видел и раньше и уже узнавал. И такой вот старый, я сидел в по-настоящему богатой комнате, изящной, обставленной потрясающей воображение мебелью, в этой самой комнате, где мы сейчас находимся. И я сидел за столом с человеком намного моложе меня, высоким, хорошо сложенным, темноволосым, который наклонился вперед, глядя на меня напряженно и неуверенно. Этот человек ловил каждое мое слово, как будто старался запомнить их. Затем видение прошло. И я опять был со своим отцом, и он спрашивал меня, все ли со мной в порядке. Я постарался притвориться, что мартини ударил мне в голову, и поэтому мой взгляд остановился, лицо распустилось, ведь я не пил даже тогда. И я подумал, что если я видел что-то вроде резонансного изображения себя и отца, значит, возможно, я видел, как я старый привожу своего сына в клуб «Купцов и судовладельцев» в далеком будущем. Несколько лет я старался узнать, кто будет моя жена и каким будет мой сын. А потом я узнал, что у меня не будет ни жены, ни сына. Прошли годы. И вот мы с вами здесь. И вы сидите напротив меня, наклонившись вперед, и смотрите на меня напряженно и неуверенно…

Дрожь пробежала у меня по спине:

— Вы ВИДЕЛИ меня здесь, с вами, больше сорока лет тому назад?

Он беспечно кивнул и повернулся, подзывая официанта таким царственным жестом, как будто он был самим Дж. П.Морганом. Официант подлетел к Карваджалу и склонился в подобострастном поклоне. Карваджал заказал для меня мартини (потому что ВИДЕЛ это давным-давно?) и сухой шерри для себя.

— Они здесь очень церемонно обращаются с вами, — заметил я.

— Для них дело чести обращаться с каждым членом клуба так, как будто он

— царский кузен, — сказал Карваджал, — что они говорят между собой обо мне, скорей всего, не так лестно. Мое членство в этом клубе умрет вместе со мной. Я представляю, с каким облегчением вздохнет клуб, когда маленький убогий Карваджал перестанет появляться на его территории.

Напитки были принесены почти моментально. Торжественно мы подняли бокалы, произнося тост в честь друг друга.

— За будущее, — сказал Карваджал, — сияющее, манящее будущее, — и он хрипло рассмеялся.

— Вы сегодня очень оживлены.

— Да, я чувствую себя гораздо бодрее, чем все предыдущие годы. К старику пришла вторая весна, а? Официант! Официант!

И опять торопливо подбежал официант. К моему удивлению, Карваджал заказал сигары, выбрав на подносе, принесенном девушкой, две самые дорогие. И опять эта озорная улыбка. А мне он сказал:

— Вы думаете, нам лучше сохранить эти сигары до после еды? Мне бы хотелось закурить свою прямо сейчас.

— Давайте. Кто вам мешает?

Он зажег сигары, и я присоединился к нему. Его возбуждение сбивало с толку, почти пугало. В наши предыдущие две встречи Карваджал казался выжатым, давно потерявшим силу, а сегодня его переполняла бьющая через край энергия, которую он черпал из какого-то неведомого источника. Я подозревал, что он принял какие-то странные таблетки или сделал переливание, используя бычью кровь, или подпольно трансплантировал себе органы, изъятые против воли у какой-либо молодой жертвы.