«Заглавие „Чужие и братья“, — писал У. Купер, — заключает важнейшую мысль всего цикла, что все люди, замыкающиеся в себе, становятся одинокими, чужими друг другу, в то время как общее, что есть между всеми людьми — их радости и печали, стремления и тревоги, — делает их братьями. И каждый человек постоянно балансирует между этими двумя состояниями… Что представляет из себя человек, замкнутый в своем одиночестве, изолированный в нем от людей? И что делает людей братьями? Таковы главные вопросы, на которые Сноу хочет дать ответ в своем художественном исследовании, экспериментируя, применяя технику ученого»[8].

В 1947 году вышла вторая книга серии «Чужие и братья» — «Свет и тьма», за нею последовал ключевой роман «Пора надежд» (1949). В 50-х годах были написаны «Наставники» (1951), «Новые люди» (1954), «Возвращения домой» (1956), «Совесть богачей» (1958) и «Дело» (1959). Сноу закончил серию уже в 60-х годах, выпустив романы «Коридоры власти» (1964), «Сон разума» (1968) и «Завершение» (1970).

Связь серии с произведениями многих мастеров реализма XIX века (и в частности, Бальзака и Троллопа) очевидна. Она обнаруживается и в методе, и в манере письма художника, и в его творческих целях и задачах. Романы цикла охватывают период от 10-х годов нашего века, кануна первой мировой войны («Пора надежд»), до конца 60-х годов, то есть полстолетия.

В лучших романах серии Сноу ставил многие серьезные проблемы своего времени и пытался найти их решение. Это особенно очевидно в таких книгах, как «Новые люди», где раскрываются конфликты ученых Барфорда — физиков-атомщиков, явившихся невольными виновниками трагедии в Хиросиме; как «Возвращения домой», где показана борьба в правящих кругах Великобритании в годы войны; в «Коридорах власти», где обрисованы противоречия внутри этих кругов по животрепещущему вопросу атомного вооружения. Но даже в тех романах, где не ставятся острые вопросы современности, — вопросы, волнующие в большой мере все английское общество (примером могут служить «Свет и тьма», «Наставники», о которых речь будет ниже), Сноу всегда помнит о задачах подлинного реализма, неотделимого от задач гражданина. В 1975 году писатель, беседуя в Москве с сотрудниками журнала «Иностранная литература», сказал: «С возрастом все больше стремишься дойти до сути явления, осмыслить себя как гражданина, определить свое место в литературном процессе» (1975, № 12, с. 247).

В 50-х годах английская критика обвиняла Сноу в сухости стиля, в «прозаизме». Ничто не может быть более несправедливым. То, что для многих казалось тогда «сухостью», на самом деле было проявлением характерного для большинства наиболее крупных художников нашего времени лаконизма и своего рода литературного целомудрия. Сноу никогда и нигде не впадает в литературные излишества, не изливается в выражении чувств и переживаний. Там, где повествование его касается сокровенного или трагического (как, например, в изображении отношений Льюиса Элиота и психически больной Шейлы или переживаний также психически неуравновешенного Роя Калверта в романах «Пора надежд», «Возвращения домой», «Свет и тьма», «Наставники»), слог Сноу делается особенно сдержанным. Да и не только слог: писателю чужды всякие «излишества» стиля, всякая ненужная детализация. Высоко ценя Диккенса, Сноу даже не мог бы себе представить в своем творчестве «излишества», которые позволял себе его учитель в изображении мира эмоций и душевных конфликтов.

В то же время в художественной манере Сноу поражают разнообразие тональностей и богатство оттенков, которые сочетаются с четким ритмом повествования, строгого, сдержанного, почти документального. В этой склонности к документализму, по всей вероятности, сказалось влияние на Сноу не только века НТР, но и его личной причастности к науке.

Язык Сноу продуманно прост и ясен. В своем повествовании, как и в диалогах, часто насыщенных драматизмом, он сознательно избегает всякого лишнего слова. Сила художественного воздействия не зависит у него от красочности слов и оборотов и тем более не определяется какими-либо изощренными приемами. Как уже говорилось, наиболее драматичные эпизоды в романах Сноу, наиболее драматичные узлы переживаний передаются с нарочитой сдержанностью, причем немногословность призвана подчеркнуть силу внутренней взволнованности и напряжения. Прелесть его индивидуального стиля заключается в простоте, которая составляет основной принцип его эстетики.

Роман «Наставники» был любимым произведением Ч. П. Сноу. Он считал его одним из лучших, если не лучшим, из своих творений и давно выражал желание познакомить с этой книгой советского читателя.

«Почему?» — может спросить человек, привыкший искать в художественном произведении занимательную фабулу, динамичный сюжет. «Наставники» — роман почти бессюжетный, действие в нем развертывается медленно. И в то же время «Наставники» действительно одна из лучших книг Сноу, притом книг ключевых, раскрывающих не только манеру писателя, но и характер его письма, структуру его метода. Прочитав этот роман, лучше понимаешь более широкие по охвату, более значительные по теме книги писателя, такие, как «Новые люди» или «Коридоры власти». Понимаешь и главное — насколько глубоко Ч. П. Сноу умеет проникать в существо человеческих характеров, объяснять скрытые пружины поступков, которые при более поверхностном взгляде могут казаться необъяснимыми.

Больше, чем какая-либо из других книг Сноу, «Наставники» отражают восхищение писателя Троллопом, влияние на него автора «Башен Барчестера» и «Смотрителя», классика английского реализма XIX века, которому Сноу недаром посвятил столь проникновенный словесный памятник — свою монографию «Троллоп» (1975). Читая роман о выборах главы одного из колледжей Кембриджа в трудной моральной и психологической обстановке — старый ректор еще жив, но дни его сочтены и надо подготовиться к неизбежному акту голосования за нового «хозяина», — невозможно не вспомнить неторопливую манеру автора «Башен Барчестера», его замечательное умение «прочесть» человеческую личность, взвесить, чего она стоит и как покажет себя в критической ситуации…

В какой мере был прав Сноу, придававший данному роману такое значение? Каприз ли это маститого мастера или обоснованное и взвешенное его суждение?

«Долг писателя, — сказал Сноу, отвечая в 1976 году на анкету журнала „Вопросы литературы“, — осознать и резкую противоречивость человеческой индивидуальности, и возможности человека творить добро». Эта мысль, высказанная совсем недавно, могла бы быть вынесена на заглавный лист романа, вышедшего еще в 1951 году.

…В доме декана по вечерам светится одно окно. Это окно той спальни, в которой медленно затухает жизнь Вернона Ройса — способного ученого и прекрасного товарища. Неизлечимый недуг подтачивает силы этого еще недавно крепкого, моложавого человека. Мужественно встречает Ройс смерть, когда она наконец освобождает его от затянувшегося поединка с болезнью.

Но жизнь колледжа не может остановиться, не могут не разгораться и вожделения людей, стремящихся к власти. Вокруг затихшего дома умирающего бушуют страсти, в людях пробуждаются скрытые пороки, обнаруживаются глубокие противоречия… Таков наружный каркас, на котором Сноу искусно воздвигает далеко не простое здание своего психологического исследования. Оно не просто потому, что речь идет о людях, порой не разгаданных даже самыми близкими друзьями, о людях, чьи поступки зачастую непредсказуемы даже для них самих. И в каждом из этих людей сложнейшая гамма противоборствующих чувств и скрещивающихся побуждений…

За власть в колледже борются двое — Джего, ученый не крупный, но личность незаурядная и яркая, и известный физиолог прогрессивных взглядов Кроуфорд, в отличие от Джего человек уверенный в себе и своих возможностях. Остальные одиннадцать членов Совета колледжа разбиваются на две враждующие группировки их сторонников.

Юрист Льюис Элиот, действующее лицо в происходящей борьбе и ее хроникер и повествователь; ориенталист Рой Калверт, одаренный, но неуравновешенный и мятущийся; Уолтер Льюк, увлеченный своими исследованиями физик-атомщик; молодой в свои 74 года филолог Пилброу, — все они как живые встают со страниц романа. Ярко запоминаются «столпы» колледжа Браун и Кристл, старик Гей, уже давно путающий людей и события, но неизменный в своем честолюбии и стремлении красоваться и хвалиться, наиболее спокойный из всех Кроуфорд, нервный и уязвимый Винслоу, с его глубоко скрытой болью за сына-тупицу. Каждый из тринадцати выписан Сноу так, чтобы остаться в памяти читателя надолго. Может быть, особенно тонко нарисован портрет Найтингейла — жалкого в своей обреченной мечте о Королевском обществе, толкающей ученого-неудачника на подлость, жестокость, самые недостойные поступки. Найтингейл омерзителен в своем прислуживании Кроуфорду, на которого он делает последнюю ставку. Но образ его привлекает внимание как почти шекспировское обнажение человеческих страстей и слабостей.