Я спустился по лестнице и пересек дворик. В гостиной Резиденции меня встретила дочь Ройса — Джоан. Я хотел подбодрить ее, попытался что-то сказать, но она сразу же перебила меня:

— Я не вынесу этого ужасного притворства! Почему они скрывают от него правду?

Ей было около двадцати лет. Ее умное лицо еще хранило отпечаток угрюмой отроческой замкнутости: от природы крепкая, она казалась себе дурнушкой и втайне мучилась. А между тем все, кроме нее самой, видели, что сквозь ее девическую угловатость уже зримо проступает легкое и привлекательное изящество.

Но сегодня она была мрачной из-за постигшего их семью несчастья, и банальные слова сочувствия не могли, конечно, утешить эту необычайно искреннюю девушку.

Вскоре появилась ее мать: плотная и безукоризненно прямая, она бесшумно шла к нам по ворсистому ковру, привычно лавируя между китайскими ширмами и тяжелыми барочными креслами просторной, вытянутой в длину гостиной со множеством дорогих безделушек.

— Доброе утро, мистер Элиот, — сказала она. — Мы все понимаем — это очень грустный визит.

Она смотрела на меня сдержанно, спокойно и твердо, но в этой сдержанности, в спокойной твердости ее больших карих глаз таилась странная наивность.

— Я узнал обо всем только поздно вечером, — проговорил я, — и мне было неудобно вас беспокоить.

— Да и нам сообщили только под вечер, перед самым обедом, — ответила леди Мюриэл. — Мы даже не подозревали, что все может обернуться так трагично. Нам пришлось очень поспешно решать, как себя вести.

— Я не знаю, чем я мог бы помочь, — проговорил я, — но если вам что-нибудь понадобится…

— Спасибо, мистер Элиот. Большое спасибо — и вам, и всем коллегам Вернона. С его последней рукописью нам, я думаю, поможет Рой Калверт. А вас мне хочется попросить сейчас только об одном — но это очень важно. Вы, наверно, уже знаете, что муж не догадывается о своем положении. Он уверен, что врачи не нашли ничего серьезного. Ему сказали, что у него обнаружены признаки язвы, и он надеется скоро встать. Прошу вас, мистер Элиот, когда вы будете с ним разговаривать, взвешивайте каждое свое слово — чтобы он ни о чем не догадался.

— Это нелегко, леди Мюриэл. Но я попытаюсь.

— Надеюсь, вы понимаете, что я-то уже веду себя именно так. Мне тоже нелегко.

От ее удивительно прямой фигуры веяло царственным величием. Она была непреклонна.

— У меня нет сомнений, — сказала она, — что я поступаю правильно. Это последняя помощь, которую мы обязаны ему оказать. Тогда еще месяц или два он проживет в покое.

— Неужели ты думаешь, — страстно воскликнула Джоан, — что ему нужен только покой? Неужели не понимаешь, какой страшной ценой ему придется расплачиваться за спокойный месяц или два? Сам он никогда бы на это не согласился!

— Джоан, мне ведь уже известно твое мнение, — ласково, но твердо сказала леди Мюриэл.

— Тогда почему же ты не прекратишь этот фарс? — В измученном голосе Джоан послышались слезы. — Почему ты хочешь лишить его человеческого достоинства?

— Ты прекрасно знаешь, что я не покушаюсь на его достоинство, — ответила ей мать и, сразу же обратившись ко мне, добавила: — Надеюсь, вы простите нас за обсуждение наших семейных разногласий? Вам, конечно, неинтересно их слушать. Если вы не возражаете, я отведу вас к мужу.

Поднимаясь за леди Мюриэл по лестнице, я думал об ее холодной неуязвимости и властной прямолинейности, об ее внутреннем бесстрашии и откровенном снобизме. Под ледяной самоуверенностью она скрывала — даже от своих близких — тоску по сердечной теплоте в отношениях с людьми. И сама, на мой взгляд, не понимала, зачем это делает.

Она ввела меня в такую же просторную, как гостиная, спальню и громко сказала:

— Это мистер Элиот, он пришел тебя навестить. Я оставлю вас вдвоем.

— Очень рад вас видеть, — отозвался с кровати Ройс. Его голос, резковатый, веселый и задушевный, нисколько не изменился, хотя я разговаривал с ним в последний раз еще до болезни. И на мгновение мне показалось, что он совершенно здоров.

— Я объяснила мистеру Элиоту, что врачи ожидают полного выздоровления к концу триместра, — сказала леди Мюриэл. — Но сегодня тебе не стоит переутомляться. — Она разговаривала с ним в точности так же, как со мной. — Через полчаса я вернусь за вами, мистер Элиот.

С этими словами она ушла.

— Присаживайтесь, — сказал мне Ройс. Я пододвинул стул к его кровати и сел. Он лежал на спине, разглядывая гигантский — чуть ли не во весь потолок — лепной раскрашенный герб нашего колледжа. Он немного похудел, но щеки у него были по-прежнему круглые; его темные волосы слегка серебрились только у висков и над ушами, морщин на лице почти не было, а губы казались по-юношески свежими. Ему уже исполнилось шестьдесят два года, но выглядел он гораздо моложе.

— Удивительно это приятно, — не скрывая радостного возбуждения, проговорил он, — узнать, что со здоровьем у тебя все в порядке. Перед обследованием мне, признаться, было немного не по себе. Не помню уж, говорил я вам или нет, что не очень-то жалую врачей, но вчера вечером я слушал их с огромным удовольствием.

Он улыбнулся.

— Я, правда, ощущаю какую-то странную утомленность. Но это, наверно, вполне естественно — после всех этих зондирований и анализов. Должно быть, язва все же и аппетит портит, и силы отнимает. Мне придется лежать, пока она окончательно не зарубцуется. Но я надеюсь, что с каждым днем буду чувствовать себя все лучше и лучше.

— Улучшение не всегда наступает сразу. — Я смотрел в окно поверх высокой спинки кровати; больной видел только потолок и прямоугольник безоблачного неба, но моему взгляду открывался весь заснеженный дворик. Не отводя глаз от окна, я проговорил: — Вам не следует беспокоиться, даже если вы на время почувствуете себя хуже.

— Ну, долго-то мне беспокоиться и вообще не придется, — возразил он. — Я вот говорил вам, что немного нервничал перед обследованием, но вместе с тем меня просто поражало мое неистребимое любопытство. Я, например, очень огорчался, что не успею выяснить, как Совет решит насчет этих пчелиных ульев в саду. Мне искренне хотелось узнать, получит ли сын старины Гея работу в Эдинбурге. Я от души порадуюсь, если получит. И уверяю вас, это будет заслуга миссис Гей. Между нами говоря, — он доверительно понизил голос, — люди ошибаются, когда считают всех выдающихся ученых необыкновенно мудрыми. — Он по-мальчишески хихикнул. — Да, мне было бы обидно, если б я не смог удовлетворить своего любопытства. И если б не успел дописать книжицу о ранних ересях.

Ректор занимался сравнительной историей религий, однако это совсем не влияло на его собственную религиозность: он оставался таким же бесхитростно верующим, как в детстве, словно ученые занятия не имели никакого отношения к его личности.

— Когда вы думаете ее закончить?

— Самое большее года через два. Некоторые главы я предложу написать Рою Калверту.

Он снова хихикнул.

— И мне было бы страшно обидно не дождаться будущего года, когда выйдет в свет замечательная книга Роя. Вы помните, с каким трудом мы добились его избрания в Совет? Некоторые наши друзья органически тянутся к серости. Подобный выбирает подобного. Или, говоря между нами, — он снова понизил голос, — бездарный выбирает бездарного. Я очень жду книги Роя. С тех пор как у нас гостили немецкие ученые, наши коллеги подозревают его в одаренности. Но когда выйдет книга, им придется признать, что такого замечательного исследователя не было в нашем колледже уже лет пятьдесят.

Скажут они нам спасибо за то, что мы поддержали его? Как вы полагаете — скажут они спасибо старине Брауну, вам и мне, а?

Его смех был веселым и озорным, но я видел, что он очень утомлен.

Когда я поднялся, чтобы уходить, он сказал:

— Надеюсь, в следующий раз мы поговорим подольше. Время теперь работает на меня.

Попрощавшись с леди Мюриэл и Джоан, я вышел в освещенный зимним солнцем дворик. Мне было очень тяжко.

Во дворике меня окликнул Кристл — высокий, мускулистый и массивный человек с неспешной, но легкой походкой.