С именем ему не повезло. У всех — имена, как имена: Гхаш, Гришнаг, на худой конец — Азог, а у него — Кэлис. Поговаривали, что когда-то дама из рода Кранкхов согрешила с эльфом — оттого и повелось в этой семье давать детям странные имена. Ну, говорить-то многое говорили, да только шепотом. Потому, что сказать такое вслух кому-то из самого древнего, богатого и воинственного рода означало смерть мгновенную. Даже время на формальный вызов не стали бы тратить.

С эпохой ему тоже не повезло. Дни героических битв, когда гнали за моря злобных эльфов давно миновали. Славные, говорят, были времена — когда восстал гордый народ орков и сбросил ненавистное эльфийское иго — до сих пор о тех днях легенды слагают. Многие семьи тогда славу снискали — и Кранкхи были первыми среди прочих. Но Кэлису было мало славы его рода. Ему хотелось прославиться самому. Да только как тут прославишься — эльфы давно изгнаны, дикие звери — приручены, насекомых кусачих — и тех маги повывели. Следом за насекомыми и птицы повымирали, ну, да это никого не касалось. Проку-то с тех птиц.

Сперва Кэлис решил стать лучшим во владении оружием. К моменту совершеннолетия, он выиграл турниры во всех известных номинациях — а поскольку настоящие турниры велись до смерти противника — не то, что у неженок-людей — вскоре соперников у него не осталось. В прямом смысле. Старейшины даже хотели было сперва правила турниров поменять — а то так, глядишь, всю молодежь этот Кранкх перережет, но потом решили, что негоже менять установления предков из-за одного выскочки и объявили его почетным чемпионом на веки-вечные, что преисполнило Кэлиса законной гордостью… пока он не понял, что блеснуть на турнире больше не удастся.

Тогда он решил заняться магией. С этим дела пошли хуже. После того, как очередной эксперимент вдребезги разнес главную башню замка, причем летящие во все стороны осколки проделали в крепостных стенах дыры, в которые и дракон пролезет, отец своей родительской волей запретил чудом выжившему экспериментатору даже думать о магии. Пришлось подчиниться — нарушение родительских приказов каралось сурово и незамедлительно. И тогда решил Кэлис, что измельчал народ орков, и отправился в большой мир славы искать. Родичи, облегченно вздохнув, благословили героя, и отпустили восвояси.

Но и в большом мире места для подвига не находилось. Драконы давным-давно грели горны для кузнецов, тролли таскали поклажу купцам, волколаки несли стражу на границах — и исправно, надо сказать. Словом, тишь, да гладь, нету дел для простого искателя приключений.

И тут прошел слух, что какой-то только что очнувшийся от спячки дракон умыкнул царскую дочку. Кэлис возликовал — вот оно, дело для настоящего героя! Спасти невинную девицу из лап кровожадного чудовища — что может быть благороднее? К тому же и полцарства, обещанные освободителю тоже лишними никогда не будут. Для порядка заручившись согласием безутешного родителя, орк отправился на поиски монстра.

Искать пришлось долго. Дракон поселился в самой глубине огромной горной гряды, что гордо высилась в центре материка. Припомнив свои магические штудии, Кэлис попытался было левитировать — и трое суток просидел на голой холодной вершине одинокой скалы — магическая энергия закончилась быстрее, чем он ожидал (забыл, что доспех-то тяжеленький), а холод и голод не слишком-то способствуют ее восстановлению.

В общем, к исходу второго месяца Кэлис добрался-таки до драконьего логова. У входа в мрачную пещеру (логово чудища просто обязано быть мрачной пещерой) валялись груды костей. Преимущественно бараньих, но попадались и поросячьи.

– Эй, ты, тварь чешуйчатая! Выходи на бой, червяк-переросток! — Заорал Кэлис во всю силу легких.

Ответом было молчание

– Эй, слизень зеленый! Вылезай, тебе говорят! — снова завопил орк.

– Не-а, — раздалось из недр горы.

– Вылезай, трус!

Ответ поверг героя в ступор:

Пусть трус, путь червяк, зато жив останусь.

Пока Кэлис соображал, как же поступить дальше — ситуация явно развивалась не по правилам, из пещеры раздался новый голос:

– Это кто тут дракошу обижает? Я щас тебе покажу червяка, хулиган!

Принцесса вышла на свет. В одной руке она держала увесистую сковородку, другую вызывающе уперла в бок. У девушки были белокурые волосы, розовые щеки, голубые глаза, тонкая талия — словом, на взгляд орка, она была сущей уродиной.

– Ты кто такой? — спросила она тоном, который больше всего пошел бы валькирии. Сковородка угрожающе поднялась.

– Я это… Вас спасать, в общем… — промямлил Кэлис

– Герой! — восхитилась принцесса. — Как мило! — и бросилась ему на шею.

Озадаченный орк едва успевал уворачиваться от поцелуев.

– Значит так, — непререкаемым тоном заявила девушка, устав целоваться. Сейчас дракоша нас с гор спустит, поедем к батюшке. Положена рука принцессы и полцарства впридачу — получишь.

– Но я…

Сковородка вновь заняла угрожающую позицию:

– Что «я»? Ты тут скромничать брось. Семейная жизнь — вот настоящее дело для героя.

Пятилетний сын устроился на коленях царя.

— Батюшка, расскажи сказку.

— Сказку? — государь взъерошил волосы наследника. День был тяжелый, и вечер предстоял не лучше, но сын важнее государственных дел. А все, кто считает обратное, могут провалиться в тартарары. Царь встретился глазами с женой, лукаво улыбнулся: — Ну, слушай сказку. Жил-был Емеля-дурак, ленивый-преленивый…

— Опять он на печи сидит! — мать устало бросила дрова на пол, — У всех дети как дети, а мне за что на старости лет такое наказание?

Я вздохнул. Опять начинается! Ну кто же виноват, что господь приладил мне руки не тем концом, который требуется для работы? Старшие братья давно прозвали меня «дурачком», отчаявшись научить хоть чему-то путному. Топор то и дело вырывался из рук, норовя вместо полена стукнуть по ноге, соха вместо ровной стежки оставляла в поле такие причудливые загогулины, что сбегалась посмотреть вся деревня… Посмотреть и посмеяться, разумеется. Единственное, что мне удавалось — деревянные игрушки, которые братья потом продавали на ярмарке, да сказки, которые всегда собирали с десяток ребятишек.

— Не сердись, матушка. Видишь, младшие сказку попросили.

— Сказку… А ты и рад — лишь бы с печи не слезать. Сходи хоть за водой, обормот.

При мысли о том, что сейчас придется плестись по лютому морозу к проруби, сделалось неуютно. Еще хуже стало, стоило представить, как пойду обратно с тяжеленными деревянными ведрами, а вода будет выплескиваться на штаны, обжигающими струйками спускаться в валенки. Но выбирать не приходилось: когда мать в таком настроении, ей лучше не перечить.

Вокруг проруби образовался внушительный ледяной валик. Покрутившись так и этак, едва не плюхнувшись в реку, я, наконец, смог с превеликим трудом достать ведро воды. Аккуратно пристроив его на лед, начал было возиться со вторым. Грохот и всплеск за спиной заставили подскочить. Помянув недобрым словом всех кого можно и собственную неуклюжесть впридачу, я оглянулся — и остолбенел. Подле опрокинутого ведра на льду билась здоровенная щука.

— Ух ты! Вот матушка-то обрадуется! — восхитился я. — Знатная уха выйдет!

И лишился дара речи, услышав:

— Пожалей, Емелюшка! Отпусти…

— Эт-т-то кто?

— Я, щука. Не губи…

Я лихорадочно завертел головой, пытаясь обнаружить неведомого шутника. Однако вокруг было ровное снежное пространство — не больно-то спрячешься. Оставалось поверить в чудо. Или в то, что я спятил окончательно и бесповоротно. Но в любом случае пустить эту рыбу в уху — а потом всю оставшуюся жизнь ощущать себя людоедом… Чувствуя себя круглым дураком, аккуратно спустил щуку в прорубь и услышал.

— Спасибо. Должок за мной — все твои желания выполнять буду.