Эти иглы — самая замечательная особенность купидона, этакие постоянно отрастающие одноразовые шприцы, эластичны и тонки — длиннее ежовых, но короче дикобразовых. Странная помесь обезьянки, бульдога, ехидны и летучей мыши".

"Обнаружен единственный путь миграции купидонов Шкфорцопфа: русский Крайний Север (Туруханский край, тундра, рождение и выкармливание детенышей) — Воронежская область — Крым (Севастополь) — Черное море — Турция (проливы) — Эфиопия — Офир (Офир купидоны находят безошибочно) — и вдоль экватора (когда Офир находится на экваторе), используя вращательное течение инверсионного следа Земли и так называемую эротическую волну притяжения, медленный подъем в космос с выставленными ушамилокаторами и расправленными перепонками, заменяющими купидонам солнечные батареи. Затем по крутой дуге планирование на обратную сторону Луны и спячка.

Купидоны Шкфорцопфа — лунные жители".

Отец Павло приподнял рясу, как баба юбку, оседлал «Кольнаго», тот аж застонал под богатырским седалищем, и сделал круг по Киево-Печерской лавре, давя на асфальте розовые каштановые свечки, — в Киеве как раз отцветали каштаны, пахло каштанами.

— Неувязка, от, — наконец сказал отец Павло, проезжая мимо Гайдамаки. — Как он мог у тебя по воде ходить и одновременно на шестой этаж заглядывать?

— Не знаю, — задумался Гайдамака.

— Хороший у тебя велосипед, от, — похвалил поп и покатил на второй круг. Гайдамаке жалко было велосипеда. Никому он его не давал, но отцу Павлу

не смог отказать. Дисковый велосипед пребывал у Сашка в должности коня, кота и собаки одновременно — Сашко пил с «Кольнаго», говорил с «Кольнаго», гладил «Кольнаго», «Кольнаго» спал у его ног, однажды даже Сашко верхом на «Кольнаго» сделал Люську, демонстрируя ей сюрпляс — он в седле, она же, задрав юбку, на раме. Этот высший сексуальный пилотаж произвел на Люську неизгладимое впечатление.

А Киево-Печерская лавра большая-больша-ая — кто был, тот знает, — пока ее на велосипеде объедешь! Гайдамака стоял на забетонированном фундаменте взорванного Успенского собора и терпеливо ковырял в носу. (Наш Энкаведе в сорок первом году, покидая Киев, заложил в собор прорву взрывчатки, чтоб взорвать по радиотелефону и придавить врага, но то ли провода отсырели, то ли что еще, но взрыва не произошло, и немцы, придя, удивились такому атеизму, разминировать собор поленились, ну и взорвали: хотели — получите.)

— Ну, что решил? Ходил он или летал? — спросил отец Павло, возвращаясь.

— Не веришь? — обиделся Сашко и запсиховал: — Мне не веришь?! Что ж ты за поп Гапон такой?! А ну слазь с моего велосипеда!

И мысленно обозвал церковника «козлом».

— Сам ты это животное, от, — ответил отец Павло, читавший мысли на расстоянии. — Верю. Не мельтеши.

Наконец отец Павло сделал три полных круга по Лавре и вот что сказал паломнику:

— Дело вот в чем, — сказал этот либерально-демократический поп, — дело в том, Сашок, что Иисус наш Христос, как ты там ни крути, от, кaк ни философствуйте, c какой стороны ни заглядывай, хоть сзади, хоть спереди, хоть по отцу, хоть по матери, принадлежит к гражданам еврейской национальности, от. И твое оскорбление ему, конечно, не в бровь, а в глаз. Вот если бы он был французом, англичанином или, не дай Бог, русским, то ты мог бы сделать вид на Мадрид, мол, ошибочка вышла с пятой графой, извините. От. А так… Уж и не знаю, что тебе посоветовать. Не зря он промолчал, ох не зря! Мог бы в ответ как-нибудь тебя обозвать. Козлом, от. Или хохлом. Обозвал — и квиты. Понял? А он промолчал, от. Обиделся, значит? Не знаю, не знаю… Придется тебе, Сашок, гореть в геенне огненной, от. Хам ты, Сашок, а хамов нигде не любят, даже там. Так-то, от. Додумался тоже — самого Господа Бога нашего жидом обзывать! Знаешь, что Лев Толстой говорил?

— Не…

— Вот что он говорил, я запомнил: «Ну не странно ли, — говорил Лев Толстой, — что принадлежность к еврейскому племени великих людей вызывает такой болезненный интерес — а не еврей ли он? От. Казалось бы, так просто: все христиане суть евреи, потому что верят в еврейского Бога, чтят еврейских пророков, произошли от евреев Адама и Евы». Лев Толстой попытался объяснить все это одному непросвещенному толстовцу — молоденькому попу-антисемиту, посетившему Ясную Поляну. «Как же вы не любите евреев, если сам Иисус был евреем?» — спросил Толстой. Поник вытаращил глаза: «Как?! Иисус — еврей?! Не может быть!» — «Какой же национальности был Иисус, по-вашему?» — «Русским! От!» — «Иисус родился, жил и проповедовал в Палестине. Его матушка была еврейкой. Какой же он национальности?» — «Русский». — «Его отчим был евреем, — терпеливо продолжал Толстой. — Его братья и сестры были евреями. Все его ученики, апостолы — были евреями. Обо всем об этом написано в Евангелиях. Кто же Иисус по национальности?» — «Это невозможно», — чуть не плача отвечал молодой священник. «Что невозможно? Еврейское происхождение Христа? Вы читали Евангелия? Хотя бы одно?» — «Да. Да. Да. Да. Все четыре. Но там об этом ничего не написано, от». — «Чего „об этом“ не написано?» — «О том, что Иисус был евреем. Может быть, он не был русским… я не настаиваю, что он был русским»."Кем же он, по вашему, был?" — «Наверно, он был каким-нибудь славянином. От. Может быть, болгаром или сербом. Или даже хохлом. От». Граф едва сдержался, чтобы не послать далеко этого темного попика, махнул рукой и вышел из комнаты. А поп заплакал. От.

— Вот те на! Я ж не знал, что Исус был евреем! — взвыл Сашко Гайдамака. Он что-то понял. — Что ж теперь делать?!

Очень уж не хотелось ему в этот огненный гулаг.

— Что делать, что делать… — передразнил отец Павло. — Не знаю, что делать. От. Пить надобно меньше, Сашко. А еще лучше — совсем не пить. От. Это раз. Во-вторых, надо просить прощенья. Покаяться надо, от. Но не просто словами, нет. Искупить тебе надо свою вину, от. Возлюбить надо граждан еврейской национальности как самого себя — вот и выйдет тебе амнистия. От.

— Хорошенькое дело, — пробормотал Сашко. — За что же их любить?