— Ну ладно, знаю, что ты уже успел немало наслушаться обо мне и моем злополучном прошлом. Я не хочу быть невыносимым занудой и заставлять тебя думать, что ты заполучил невыгодную сделку, став моим парабатаем.

— Джейми, — выдохнул Мэттью уязвленно, будто получив удар под дых.

— Понимаю, как отвратительно вспоминать обо всех обидных словах, которые этот жалкий червяк Карстаирс сказал о твоей маме, — быстро продолжил Джеймс, — особенно когда она… не здорова. В следующий раз, когда встретимся с ним, надаем ему по шее. Что скажешь, Мэттью? Сделаем это вместе.

Все они: и отец с матерью Мэттью, и его брат, и даже парабатай — старались не обременять его проблемами, в то время как сам Мэттью лишь ходил везде с важным видом, считая себя самым умным и прекрасно справляющимся со всем самостоятельно.

Джеймс никогда бы не совершил того, что сделал Мэттью. И Кристофер с Томасом тоже. Они — преданные. Они — порядочные. Когда кто-то оскорбил маму Джейми, он лишь швырнул того в реку. Ладонь Мэттью лежала на льняной рубашке Джейми, ощущая ровное биение его верного сердца. Помедлив, Мэттью сжал ее в кулак. Он не мог ему признаться. Никогда не мог.

— Ну ладно, дружище, — сказал Мэттью, — значит, сделаем это вместе. Но мне бы хотелось сейчас побыть в одиночестве, хорошо?

Джеймс помедлил, но все же отстранился.

— Если ты действительно этого хочешь…

— Да, хочу, — ответил Мэттью, который никогда в своей жизни не хотел оставаться один, а теперь — в особенности.

Джеймс колебался еще несколько мгновений, но решил уважать желания Мэттью, поэтому наклонил голову и вышел, чтобы, как предположил Мэттью, найти сестру.

Они оба — хорошие, честные люди и должны быть вместе, успокаивая друг друга. Они заслужили утешение, в отличие от него.

После того, как Джеймс ушел, Мэттью больше не мог держаться на ногах и упал на четвереньки перед камином. Над огнем возвышалась статуя Джонатана Сумеречного Охотника, первого из Сумеречных Охотников, который молил об очищении всего мира ото зла. За его спиной парил ангел Разиэль, прилетевший, чтобы наделить его силой, способной одолеть тьму.

Первый из Сумеречных Охотников пока не замечал его, но стоял на ногах прочно, потому что вера его была крепка.

Мэттью отвернулся от света и пополз, как когда-то его отец полз по совсем другому полу в начале этого бесконечного дня, пока не забился в самый дальний и самый темный из углов в комнате. Он больше ни во что не верил. Он улегся щекой на холодный пол и запретил себе рыдать. Он знал: его нельзя простить.

Брату Захарии уже давным-давно было пора возвращаться в Город Костей.

Тесса стояла рядом с ним в коридоре и касалась его руки, пока он не ушел.

— Самая милая женщина из всех Господних творений, — слышал он произнесенные ранее слова Генри.

Джем любил Шарлотту, но у него было свое представление о самом милом человеке на свете. Она всегда была его якорем в холодных морских просторах, она и ее теплая рука, пристальный взгляд ее глаз, и словно огонь озарил их в сумасшедшей надежде.

На секунду Джем почувствовал себя прежним. Казалось возможным остаться вместе даже в горе, быть сплоченной семьей и друзьями, спать под крышей Института и спускаться по утрам на завтрак, печальным, но согретым теплом разделенного очага и людскими сердцами.

Он думал: «Да, попроси меня остаться».

Сказал же: «Прощай, Тесса».

Он не мог остаться. Они оба знали это.

Она сглотнула, длинные ресницы скрыли сияние ее глаз. Тесса всегда была отважной. Она бы не позволила ему унести с собой в Безмолвный Город воспоминания о ее слезах, зато она назвала его по имени, как всегда в те моменты, когда их никто не мог слышать:

— До свидания, Джем.

Брат Захария склонил голову, уронив капюшон на лицо, и вышел на ледяной холод Лондона.

«Наконец, ты оставил это место,» — прошелестел голос Брата Еноха в его сознании.

Когда Брат Захария находился с Тессой, все Безмолвные Братья умолкали, как зверьки в деревьях, заслышавшие приближение чего-то, что они не понимали. В каком-то смысле они все были влюблены в нее, и это возмущало некоторых из них.

Брат Енох недвусмысленно дал понять, что уже устал слышать эти два имени, которые беспрестанно отдаются эхом в их разумах. Брат Захария прошел уже половину улицы, на которой жило семейство Фэйрчайлдов, когда чья-то длинная тень пересеклась с его собственной на слабоосвещенных улицах.

Захария проследил глазами вверх от тени и увидел Уилла Эрондейла, главу Лондонского Института. Он нес трость, которая когда-то принадлежала Брату Захарии, до того как тот взял в руки посох.

«Шарлотта выживет,» — произнес Захария. — «У ребенка, к сожалению, не было ни единого шанса.»

— Знаю, — ответил ему Уилл. — Я уже все знаю. И пришел к тебе не для этого.

Действительно, ему следовало бы понять, что Тесса непременно отправит сообщение Уиллу, а тот хотя и пытался частенько выторговать услуги и соответственно присутствие именно Брата Захарии, однако крайне редко говорил с ним о делах как с Безмолвным Братом, будто мог отменить все произошедшие с ним изменения с помощью лишь одного упорства.

Если бы кто-то и мог это сделать, то только Уилл.

Уилл перебросил ему трость, которую, должно быть, стащил из комнаты Джеймса, и забрал посох Брата Захарии. Джем попросил их отдать его комнату в Институте Джеймсу, наполнив ее ярким присутствием их сына, а не оставлять ее, словно какую-то жуткую усыпальницу.

Он не умер, хотя и ощущал при превращении его в Безмолвного Брата так, будто его вскрыли и выпотрошили. Однако существовало что-то, что они не смогли отнять.

— Пройдись немного с ней, — сказал ему Уилл. — У меня становится легче на душе, когда я вижу тебя с тростью в руках. А нам всем не помешало бы немного легкости сегодня.

Он провел пальцами по резьбе на посохе, кольцо Эрондейлов отбрасывало блики в лунном свете.

«Куда?»

— Как пожелаешь. Я думал проводить тебя часть пути, мой парабатай.

«Далеко?» — задал ему вопрос Джем.

Уилл улыбнулся.

— Ты еще спрашиваешь? Я зайду с тобой так далеко, как это возможно.

Джем вернул ему улыбку.

Возможно, судьба приготовила Мэттью Фэйчайлду больше надежды и меньше горя, чем он боялся. Никто лучше самого Джема не знал, что даже не до конца понятый человек может быть беззаветно любим. И прощение за все становится светочем во тьме.

Джеймс не позволит своему парабатаю одному пойти по темной дорожке. Неважно, какая буря грядет, Джем верил, что сердце сына было не менее щедрым, чем у отца. Новые уличные фонари обрисовали силуэты Уилла и Джема, идущих через город, как в былые времена. Хотя оба знали, что их пути разойдутся.

Над Лондоном разнесся звон всех колоколов разом в ужасном, душераздирающем протесте. Перепуганные птицы описывали сумасшедшие круги над ночным городом, отбрасывая более густые тени, чем днем, и Джем знал, что Королева умерла.

Наступала новая эпоха.