— Ее светлость.

И остался стоять, вдавившись в стену.

Оливер, вставая, слышал, как шуршит в коридоре платье приближающейся герцогини. А вот и она сама, заполнила проем двери, заполнила всю комнату ароматом, апломбом, высокомерием и надменностью всех герцогов и герцогинь, слившимися в одну волну. И как разбивается волна, так и она разбилась, садясь, растеклась, обрызгала и обдала пеной Оливера Бейкона, прославленного ювелира, обдала его яркими пятнами красок — зеленой, розовой, сиреневой; и запахами; и переливчатым сверканием; и лучами, исходящими из пальцев, кивающими с перьев шляпы, вспыхивающими в складках шелков. Ибо она была очень большая, очень толстая, туго затянута в розовую тафту и не первой молодости. Как у зонтика с пышными воланами, как у павлина с пышными перьями, опадают воланы, складываются перья, так она опала и сложилась, опустившись в глубокое кожаное кресло.

— С добрым утром, мистер Бейкон, — сказала герцогиня. И протянула ему руку в белой перчатке. И Оливер низко склонился, пожимая ее. И стоило их рукам соприкоснуться, как прежняя связь между ними возникла снова. Они были друзьями, но и врагами; она подчинялась ему, а он ей; они надували друг друга, нуждались друг в друге, боялись друг друга, оба знали это и чувствовали это всякий раз, как руки их вот так соприкасались в маленькой комнате за магазином, куда проникал снаружи белый дневной свет, и заглядывало дерево с шестью листьями, и доносился далекий шум улицы, а за спиной у них располагались сейфы.

— Чем могу быть вам полезен на этот раз, герцогиня? — спросил Оливер тихо и вкрадчиво.

Герцогиня обнажила перед ним свое сердце — распахнула до последних тайников. Со вздохом, но без единого слова, она достала из сумки длинный замшевый мешочек, похожий на тощего хорька. И из разреза в хорьковом брюшке высыпала жемчуг — десять жемчужин. Они выкатились из разреза в хорьковом брюшке — одна, две, три, четыре… как яички из какой-то диковинной птицы.

— Все, что у меня осталось, дорогой мистер Бейкон, — простонала она. Пять, шесть, семь… они скатились по величественным горным склонам, сходящимся между ее колен в узкую долину… восьмая, девятая и десятая. И остались лежать в отсветах розовой тафты.

— С пояса рода Эплби, — произнесла она скорбно. — Последние, самые последние.

Оливер протянул руку и взял двумя пальцами одну из жемчужин. Она была круглая, с блеском. Но настоящая или фальшивая? Неужели эта женщина опять лжет? Неужели посмела?

Она приложила пухлый палец к губам.

— Если бы герцог узнал… — прошептала она. — Дорогой мистер Бейкон, такое невезенье…

Значит, опять играла и проигралась.

— Этот негодяй! — прошипела она. — Этот шулер!

Тот тип со шрамом на скуле? Да, с него станется. А герцог — прямой, как палка, с бакенбардами — оставит ее без гроша, посадит под замок, если узнает… то, что известно мне, подумал Оливер и оглянулся на сейф.

— Араминта, Дафни, Диана, — простонала она. — Ради них.

Леди Араминта, леди Дафни, леди Диана — ее дочери… Он знал их, он их боготворил. Но любил — Диану.

— От вас у меня нет тайн, — улыбнулась она бесстыдно. Слезы покатились, упали; слезы, как бриллианты, прочертили дорожки на ее напудренных розовых щеках.

— Старый друг, — сказала она еле слышно, — старый друг.

— Старый друг, — повторил он, словно пробуя эти слова на вкус.

— Сколько? — спросил он.

Она прикрыла жемчужины ладонью и шепнула:

— Двадцать тысяч.

Но настоящая она или фальшивая, та жемчужина, что у него в руке? Пояс рода Эплби, ведь она как будто уже продала его? Сейчас он позвонит и прикажет Спенсеру или Хэммонду: «Проверьте». Он потянулся к звонку.

— Приезжайте к нам в имение завтра, — произнесла герцогиня нетерпеливо, словно перебивая его. — Будет премьер-министр и его королевское высочество… — И добавила после паузы: — И Диана.

Оливер снял руку со звонка.

Он смотрел мимо нее, на задние стены домов, выходивших фасадом на Бонд-стрит. Но видел он не дома на Бонд-стрит, а бурливую речку, где играет форель и лосось, и премьер-министра, и себя самого в белом жилете; и еще — Диану.

Он опустил взгляд на жемчужину, которую держал в руке. Мог ли он послать ее на проверку, когда ему светила река, светили глаза Дианы? А глаза герцогини были устремлены на него.

— Двадцать тысяч! — простонала она. — Моя честь!

Честь матери Дианы! Он придвинул к себе чековую книжку; достал перо.

«Двадцать», — написал он и замер. На него были устремлены глаза старой женщины на портрете, старой женщины, его матери.

«Оливер! — предостерегала она. — Одумайся! Опять ты делаешь глупости!»

— Оливер! — молила герцогиня, теперь уже «Оливер», а не «мистер Бейкон». — Приезжайте на весь уик-энд!

В лесу, вдвоем с Дианой! Верхом в лесу, вдвоем с Дианой!

«Тысяч», — закончил он и подписал чек.

— Прошу, — сказал он.

И расправились все воланы зонтика, все перья павлина, заискрилась волна, засверкали мечи и копья Азенкура — герцогиня встала с кресла. И два старых приказчика и два молодых — Спенсер и Маршалл, Уикс и Хэммонд — вдавились в стену за прилавком и, завидуя, смотрели, как он провожает ее через магазин до самой двери. И он чуть помахал им в лицо своей желтой перчаткой, а она крепко держала в руках свою честь — подписанный им чек на двадцать тысяч фунтов.

«Фальшивые или настоящие?» — спросил себя Оливер, закрывая за собой дверь кабинета. Вот они, десять жемчужин на бюваре у него на столе. Он поднес их к окну. Поглядел на свет через лупу. Так вот какой трюфель он выковырнул из-под земли! Трухлявый, с гнилой середкой!

— Прости меня, мама! — вздохнул он, воздев руки, словно умоляя старую женщину на портрете не сердиться. И опять стал тем мальчуганом в проулке, где по воскресеньям продавали собак.

— Ибо уик-энд, — прошептал он, сложив ладони, — уик-энд будет долгий.