Увидев, что нужный ей вагон не собирается останавливаться возле того места, где она стоит, Кира торопливо пошла следом. Сумка хлопала ее по бедру, косая морось неприятно холодила лицо.

Поезд полз все медленней и медленней и, наконец, остановился, с лязгом дернулся вперед и затих, устало вздохнув напоследок. Из вагонов начали выбираться люди, слегка обалдевшие от езды. Многие выглядели невыспавшимися и недовольными, они шлепали ногами и сумками по мокрым плитам и вовсю ругали крымскую слякоть. Между ними уже сновали вездесущие таксисты, бренча ключами и ласково приговаривая:

— Берем такси… Машинка в город… машинка на Ялту… едем на такси…

Кира, снова нырнувшая под навес, легко улыбнулась, слушая их дружелюбные голоса. Здесь таксистов было немного — основная их часть караулила приезжих у широкой вокзальной лестницы, под колоннами, и сейчас они набегут на спускающихся по ступенькам со всех сторон, вместе с золотозубыми цыганками, торговками и буклетистами-комивояжерами-агитаторами, чей ассортиментный ряд простирается от новейшего моющего средства и кофе до слова божия и призывов объединяться под крылом того или иного политического лидера.

Пассажиры все выходили и выходили, и Кира постепенно мрачнела и ее лицо становилось все более тревожным. Никто из них не шарил глазами по сторонам, никто не останавливался в растерянности — все шли совершенно целенаправленно — либо к своим встречавшим, либо сразу устремлялись к переходу. И не было никого, похожего на худого мальчишку с фотографии или, на крайний случай, на Павла Михайловича. Некоторые молодые люди, проходя, бросали на нее заинтересованные взгляды, но интерес был праздным и уж точно не братским. Кира глубоко вздохнула, наблюдая, как из вагона выбирается внушительных размеров женщина, таща за собой целую связку пухлых клетчатых сумок. Сумки застряли, и она зло дергала их, и кто-то наверху выпихивал их наружу и безбожно ругался.

— Кира?

Голос, произнесший за спиной ее имя, был неуверенным и таким тихим, что она бы и не обратила на него внимания, если бы одновременно с этим ее не тронули за плечо, и она обернулась.

— Кира? — повторил стоявший перед ней человек — теперь уже более твердо.

Он не был похож на того худого мальчишку с надутыми губами и уж тем более совершенно не был похож на Павла Михайловича. И на отца тоже. Молодой мужчина, высокий, черноволосый, как и она, с твердым, открытым взглядом темных глаз, в уголках которых собрались смешливые лучики морщинок, и золотистой кожей улыбался ей, и в улыбке были смятение и растерянность. Несмотря на толстый шерстяной свитер и брюки свободного покроя он казался очень изящным и гибким, как ласка, а его лицо с тонкими чертами отличалось особой книжной красотой, и только в линии губ проглядывала некая странно умудренная жесткость. Очков на нем не было.

— Кира, — снова произнес он — на это раз уже утвердительно, и Кира машинально кивнула, после чего, решив, что пора уже и ей поучаствовать в разговоре, в свою очередь осторожно спросила:

— Стас?

— Он самый и есть! — отозвался человек с явным облегчением, плюхнул большую спортивную сумку прямо в лужу, бросил поверх ручек джинсовую куртку, которую держал в руке, сделал быстрый шаг вперед, простецки сгреб смятенную девушку в охапку и, подняв в воздух, прижал к себе. Кира, растроганно ахнув, обхватила его за шею, восторженно, совершенно по-детски, болтая ногами, и Стас прижался щекой к ее щеке, щекоча отросшей щетиной.

— Ну, здравствуй, Кирка! Здравствуй, сестренка! Здравствуй!

— Стас! — воскликнула она прямо ему в ухо, отчего Стас невольно вздрогнул, звонко чмокнула его в щеку, отодвинулась, чтобы еще раз на него посмотреть, после чего обрушила на брата свою радость с еще большим энтузиазмом, отчего тот вскоре ощутил жгучую потребность в кислороде.

— Ох, пусти на минуточку, — жалостно просипел он, — ведь удушишь — и погибну я во цвете лет! Ох-х, Кира…

Кира неохотно отпустила его шею, глядя на него лучащимися глазами, и тут же начала объяснять Стасу все свои ощущения от грандиозности этой встречи, причем ее руки играли в этом объяснении доминирующую роль, порхая перед ней, словно две обезумевшие бабочки. Но Стас почти сразу же, сурово сдвинув брови, упреждающе ткнул в ее сторону указательным пальцем, разрушив этот хрупкий суетливый танец.

— Секундочку! Немного формальностей.

Он деловито надел куртку и начал рыться во внутреннем кармане. Кира недоуменно наблюдала за его действиями, а когда его рука извлекла наружу паспорт и раскрыла его, недоумение превратилось в раздражение.

— Что это?! — сердито спросила она, и ее правая рука сделала такой жест, словно отгоняла надоедливую муху. Стас качнул раскрытым документом.

— Это мой паспорт, — пояснил он ласковым тоном, каким люди разговаривают с любимыми, но несмышлеными детьми. — Кира, нельзя же быть настолько простодушной! Прежде, чем обниматься, нужно попросить предъявить документы. Кто угодно мог подойти и представиться твоим братом — и что?

— Зачем кому угодно это делать?! — все так же сердито поинтересовалась она, чуть пристыженная. Стас подмигнул ей, сразу же помолодев лет на восемь.

— С предельно гнусными намерениями, разумеется! Так что посмотри и убедись, что я — это я!

— Не буду я ничего смотреть!

В тот же момент ее рука, рассудив иначе, выхватила паспорт из пальцев Стаса и начала перелистывать. Перед глазами Киры промелькнули соответствующие данные брата и две его фотографии — на одной он был совсем еще мальчишкой, очень коротко остриженным и смешным, на другой — уже взрослым, но казавшимся страшно невыспавшимся.

— Формальности в порядке! — сообщила она официальным тоном, отдающим легким холодком и вернула паспорт владельцу. — Я, так понимаю, теперь мне предъявить свой?

— Не куксись! — рука Стаса с паспортом произвела в воздухе копию ее пренебрежительного жеста, завершившегося на кончике носа Киры, по которому она легко хлопнула документом, после чего спрятала его обратно в карман. — В этом нет нужды, уж я-то знаю, что ты — это ты! Елки-палки! — он отступил на шаг, восхищенным жестом прикрывая глаза ладонью и из-под нее оглядывая длинноногую фигуру Киры, начав с влажных от мороси распущенных волос и закончив остроносыми, усеянными стразиками полусапожками. — Я и подумать не мог, что у меня настолько красивая выросла сестрица! Папаня, небось, замучился махать шашкой, отгоняя от дома толпы истекающих слюной поклонников?! А?! Активно машет, раз ты еще не замужем.

— Я живу отдельно, ты звонил мне на съемную квартиру, — ладони Киры восторженно схлопнулись, и она совершила вокруг брата быстрый круг, стуча каблуками, и Стас с усмешкой поворачивался следом, раскинув руки в стороны. — Вынуждена признать, что и из тебя получился великолепный мужской экземпляр! А следом не примчится состав, набитый твоими поклонницами?

Стас усмехнулся.

— Лады, кукушка и петух спели друг другу, так что можно начать куда-нибудь перемещаться… Дождь, — вдруг недовольно заметил он так, словно только что обнаружил этот факт, вытянул руку раскрытой ладонью вверх и сердито посмотрел на небо, потом смахнул с волос влагу. — Ну что — на электричку? Где тут кассы?

— Электричку?! — руки Киры взлетели, теперь уже словно отмахиваясь от целой стаи мух. — Ненавижу электрички! Долго, душно, толпы… нет! Они застревают чуть ли не на каждой станции. Поедем на автобусе. Он идет всего час-полтора. Отходит через два часа, так что у нас будет время немного посидеть где-нибудь и поболтать. Можно было бы поехать ко мне, но это на другом конце города, а с транспортом тут вечные проблемы, так что смысла в этом нет, да и смотреть там не на что, поэтому мы…

— Подожди, подожди!.. — Стас, выхвативший из этого потока единственное удивившее его предложение, замахал руками. — Почему через два часа?

— Потому что я уже взяла на него билеты, разумеется. С поправкой на опоздание поезда и все такое. Нас ждут в конторе после обеда, так что мы в аккурат успеваем.