- Благодарю, мой юный друг, - хмыкнул Аристотель. - Сеня, я тут, оказывается, ни при чем. Это ты ничего не соображаешь. - Он с любопытством взглянул на Саню. - Интересно жить на свете, Сеня!
- Полагаешь?
- Всего несколько лет назад твой сын был милейшим, тишайшим существом - и вот полюбуйтесь! Откуда что взялось!
Арсений Александрович горестно махнул рукой:
- Я проклял тот день, когда этот человек пришел работать к нам в школу!
- Я к тебе не просился, - огрызнулся Саня. - Ты сам настоял.
- Если б я знал... Если б я мог предположить... Александр, ну что с тобой происходит?..
Этот роковой вопрос в последнее время мучил многих. В школе ведь все помнили Саню тихим, вежливым мальчиком, с которым все десять лет никто горя не знал. Да и когда он учился в институте, все было так славно, безоблачно. Кто бы предположил тогда, в какого бунтаря и мятежника превратился этот мечтательный, замкнутый юноша, все свободное время проводивший за книгами.
Несчастья начались ровно год назад, когда Саня наотрез отказался идти в аспирантуру. Семейный педсовет впервые оказался бессильным. С неизвестно откуда взявшейся (и потому пугающей) решительностью Саня заявил родителям, что теория ему изрядно надоела, пора заняться практикой.
"Я не для того учился, чтобы всю жизнь заниматься бумажками", сказал он. На вопрос: "А для чего?" - ответить вразумительно он не сумел, но твердо стоял на том, что пойдет работать в школу, причем в сельскую. Трудно описать, что тут было с Еленой Николаевной. Она плакала, твердила, что Саня ее совсем не любит, и обещала умереть... С превеликими трудностями удалось ей добиться от сына следующего: в аспирантуру он все-таки поступит (ну, хоть через год, хоть заочно!) и ни в какое село не поедет - он отличник, он имеет право выбирать, и нельзя, нельзя ему, у него же было сотрясение мозга, он же находится под наблюдением врача! ...И оказался Саня в родной школе, под мудрым присмотром родителей. Знали бы родители, что из этого выйдет... Впрочем, в первой четверти на него нарадоваться не могли: такой милый, такой славный! И уроки у него интересные! И с детьми он ладит! До чего же прекрасный сын у Арсения Александровича! И вдруг на одном из педсоветов этот славный юноша ни с того ни с сего процитировал Гоголя Николая Васильевича, великого русского писателя: "Ленность и непонятливость воспитанника обращаются в вину педагога и суть только вывески его собственного нерадения: он не умел, он не хотел овладеть вниманием своих юных слушателей..."
Педсовет озадаченно промолчал. Только у окна кто-то пробормотал с обидой, что пусть бы этот Гоголь пришел бы к нам в школу да поработал маленько - хоть литературу бы почитал бы восьмым классам, а там бы мы на него поглядели... Присутствующие бодро рассмеялись, давая тем самым понять, что не заметили бестактной выходки юного коллеги: ох уж эта молодая уверенность в том, что все умеешь и понимаешь лучше всех!.. Ничего, это пройдет, с кем не бывало.
Увы, дальше было хуже: молодой учитель перешел от слов к действиям.
Первым его деянием был скандал из-за пятиклассника Толика Адыева. "Это слабоумный ребенок, - сказала классная. - Надо хлопотать о переводе в спецшколу". Арсений Александрович поморщился и взглянул на Аристотеля. Аристотель стукал по столу карандашиком и медленно краснел. Он не умел говорить сразу, но никто из присутствующих не сомневался, что он все-таки заговорит. Однако Аристотель и рта не успел раскрыть, как вскочил Александр Арсеньевич. Чего греха таить - он нагрубил. Адыева ни в какую спецшколу, разумеется, не перевели, а с классной руководительницей была истерика, она плакала и кричала:
"Пусть он его себе возьмет и попробует! На чужом-то горбу хорошо в рай!.. Если он директорский сын, так ему все позволено?!"
"Дурак, - обругал после педсовета Александра Арсеньевича отец, орать-то зачем так было? Спокойно нельзя?"
"Нельзя", - буркнул сын.
"Адыева в свой класс возьмешь?"
"Возьму".
Но и на этом подвиги Александра Арсеньевича не кончились. Причем раз от разу становились все ужаснее. В середине года ему пришло в голову сцепиться с учителем труда, человеком простым и незатейливым, в качестве педагогического воздействия применявшим иногда легкое рукоприкладство. Александр Арсеньевич дважды разговаривал с ним, но трудовик продолжал воспитывать как умел. Тогда произошло нечто совершенно недопустимое. Официальной огласки история эта, к счастью, не получила. Но неофициально весь педагогический коллектив знал, что учитель географии вызывал в коридор учителя труда и, вежливо поинтересовавшись, за что он ударил пятиклассника Васильева, в ответ на: "За дело, а тебе-то что?" - дал ему пощечину.
"Ты можешь ударить человека?! - с ужасом спрашивала потом Елена Николаевна. - Ты, учитель, интеллигентный человек!"
На что Александр Арсеньевич, по слухам, ответил:
"Если интеллигентный человек это тот, кто спокойно смотрит, как унижают, то я неинтеллигентный..."
Именно в этот период Арсений Александрович понял, что лучше бы, ох, лучше сын стал путешественником...
И только Аристотель глядел на Александра Арсеньевича влюбленно и твердил: "Оставьте его в покое, он педагог от бога! - чем, надо сказать, только укреплял антирелигиозные настроения окружающих.
Надеялись, что за лето молодой учитель одумается, повзрослеет. Но вот и новый учебный год начинается как-то скверно: класс бунтует, а учитель географии его поддерживает. И ведь считает, что прав!
- Слушай, - сердито сказал Саня директору школы, - вы кого воспитать хотите?
- Мы! А вы, значит, тут ни при чем!
- Нет, скажи, ты когда-нибудь задумывался над этим?
- Нет! - с сарказмом отозвался Арсений Александрович. - Будь уверен, что за двадцать лет работы в школе я ни разу ни о чем подобном и не думал. Устраивает тебя такой ответ? Дальше что?
Саня вскочил:
- Нет, ты понимаешь или нет, что это ужасно?.. Ну кого, кого мы воспитываем?! Учитель назвал ученика придурком, класс решил, что оскорблен не один, оскорблены все, и правильно решил! А мы их ломаем, мы твердим: "Сами виноваты, извинитесь"! А за что? Почему? Гордость, чувство собственного достоинства ученикам не положены, так, да?
- Красиво говоришь, - покачал головой Арсений Александрович. - Да больно любите вы все о собственном-то достоинстве. Собственное у них есть, не волнуйся. А вот есть ли у них чувство чужого достоинства, интересно знать... Сдается мне, они про такое и не слыхали...
- Да откуда ж, если вы, взрослые...
- Стоп! - сказал Арсений Александрович. - А себя-то ты куда относишь, Александр?
- Никуда! - запальчиво ответил Саня. - Я - просто человек!
- Та-ак... - даже растерялся директор школы. - А мы, по-твоему, кто?
Саня вызывающе молчал.
- Слышь, Матвей, мы и не люди, оказывается... Мы - так... Взрослые... - Арсений Александрович грустно посмотрел на сына: - Погляжу я, Александр, что ты об этом лет через десять будешь говорить...
- Если я когда-нибудь почувствую, что мне хочется сказать ученику: "Придурок, выйди вон из класса!" - я сразу застрелюсь! - хмуро ответил сын.
- Ну, - удивился Аристотель, - зачем же так сразу?.. Лучше просто сменить работу...
- Может быть, да только никто не меняет.
- Послушай, Александр, а что, у учителя не бывает оснований выйти из себя? - рассердился Арсений Александрович. - Он ведь не железка, он живой, ему обидно бывает, больно...
Саня убежденно сказал:
- Основания бывают. Только права у него такого нет. Во всяком случае, если он действительно учитель. Он учить должен - работа у него такая. А из себя пусть выходит в свободное от работы время.
- Браво! - пробасил Аристотель.
- Матвей! - сморщился Арсений Александрович. - Уймись! Можно подумать, что он сказал что-то новое и оригинальное!
- Ну, миленький Сеня, все основательно забытое приходится открывать снова и с большими муками. А эта простая мысль забыта настолько основательно, что в ней, действительно, есть прелесть новизны... Пусть этот славный юноша продолжит!