Лоймены зашумели, но отошли от незнакомца и занялись своими делами, постепенно успокаиваясь: семьи Дооси и Семесема отправились ловить рыбу, валяльщики из родов Ваата и Мерема ушли в коптильные сараи, а женщины принялись плести камышовые циновки и петь песни. Старый одноногий Кебе увел детей, чтобы учить их в общинной школе разным премудростям, и Тусеми остался, один на один, с незнакомцем. Незнакомец, казалось, был раздосадован тем, что его уже больше не слушают, что все ушли по своим делам, забыв о страшных рассказах. Он мялся, переступая с ноги на ногу, и поглядывал в сторону общинной школы, откуда глухо доносилась неторопливая речь старого Кебе.
Тусеми холодно осведомился: как звать незнакомца и чем он занимался в Суусиберене. Не в традиции лоймена задавать такие вопросы, но сегодня Тусеми чувствовал такую необходимость. Незнакомец опустил глаза вниз, словно он увидел что-то интересное на глинистой земле: "Ло-ломени, меня звать Суусиберененг Досле, я прихожусь внуком Лебеку, и работал точильщиком". У Суусиберененга Лебека было четыре взрослых внука, но ни один из них не взял имя отца по материнской линии. Незнакомец лгал. Тусеми скривился от отвращения: человеческая ложь от слабости и грязных желаний. "Не знаю, подумал Тусеми, - боится ли он провокаторов и потому лжет... Или просто лжет, потому как ха-наи?.. Не знаю. Он сам больше походит на провокатора". Тусеми потребовал, чтобы незнакомец покинул пределы лойменов: "Я не знаю тебя и это не мое дело. Ты не получишь в нашем селении ночлега. Иди туда, откуда пришел. Нам нет дела до тебя и твоих лживых слов..." Незнакомец занервничал, громко и торопливо заговорил, но в его глазах Тусеми прочитал непонятную радость и удивился. Незнакомец говорил, что ему негде переночевать и некуда пойти: дом его сгорел, и он теперь не имеет средств к существованию. "Где же гостеприимство Речных людей?! Значит, это все басни?!" - визгливо спрашивал он, но Тусеми ему не верил. Он позвал мужчин из коптильных сараев. Тут же на площадь пришли молодые парни из рода Ваата - рослые, широкоплечие мужчины с кожей, блестящей от пота. Незнакомец скривился в улыбке и быстро ушел из селения. Тогда Тусеми попросил молодых мужчин вернуться к своим делам.
Он был обеспокоен. Присутствие странного незнакомца разволновало воды его души и это ему не нравилось: лоймен должен быть уравновешенным и спокойным, как Суувен в летнее равновесие. "Этот незнакомец принес беду. Но ушла ли она с ним?" Он ушел помогать старому Кебе. Помогать учить детвору - учить молитвы и песнопения. С детьми Тусеми забыл о недавней тревоге: дети узнавали, как заговаривать речную глину, чтобы она была мягкой и прочной в руках горшечника, как заговаривать речной песок, чтобы стекла из него выходили гладкими и прозрачными. Воды покоя влились в душу Тусеми, и он обрел уверенность. А ночью пришли люди министерства порядка...
Они пришли среди ночи: тридцать-сорок молчаливых людей, затянутых в темно-бардовые плащи с вышитым значком Министерства порядка. Лающими голосами сонных лойменов оповестили, что они арестованы.
- Всем выйти из домов, вытянув вперед руки! - проорал из влажной темноты равнодушный голос.
Тусеми, сонный и ничего не понимающий, выскочил из своего дома и тут же получил по голове чем-то тяжелым. Он упал на землю, а в его уши ворвался равнодушный голос:
- Выходить из домов, вытянув вперед руки!..
Тусеми рывком подняли с земли двое. Они почему-то смеялись и дергали Тусеми за волосы. Он не мог освободиться от крепкой хватки охранников, голова раскалывалась от пульсирующей боли, и он ничего не понимал...
Тусеми видел, как на площадь, освещаемую тусклым светом факелов, выбегают из домов испуганные раздетые люди, вытягивая перед собой руки, - так им велели люди в темно-бардовом. По вытянутым рукам били дубинками. Люди кричали от боли и затем их руки, обездвиженные болью, связывали толстой бечевкой за спиной. Визжащих от страха детей сгоняли куда-то, а тех, кого не отпускали матери, буквально вырывали из цепких материнских рук и швыряли в темноту. Людей согнали в кучу. Тусеми оказался между Суувеси Селебе, чье лицо было разбито в кровь, и молодым парнем, согнувшимся от боли, - кто он и из какой семьи, он не мог вспомнить, и от этого он заплакал. Прямо перед ним лежало тело старого Кебе: удар дубинки размозжил ему голову. Тусеми с ужасом смотрел сквозь слезы на голову мертвого Кебе. Все происходило словно во сне: страшном, затянувшемся сне, в котором ты тонешь словно падаешь, но дна не видно. И как во сне звучали равномерные слова равнодушного человека, полностью уверенного в себе и своих действиях, - человека облеченного властью:
- ...Вы обвиняетесь в распространении заведомо ложных слухах и действиях, направленных против Великого Сплочения! Вы совершали опасные преступления, за которые вам грозила бы смертная казнь, но наш любимый правитель милостиво дарует вам жизнь! Вы арестованы и будете препровождены в новое поселение, где займетесь общественно полезным трудом! Вы будете перевоспитываться через добровольный труд и в любви к нашему мудрому и справедливому правителю, жить по-новому, жить в Великом Сплочении! Ваши дети будут жить и воспитываться в государственном интернате, где им привьют настоящую любовь к нашему правителю, где они выучат идеи Великого Сплочения!..
Кто-то беспрестанно плакал, кто-то, - Тусеми вздрогнул, - отчаянно ругался, произнося оскорбления, что пристало говорить какому-нибудь ха-наи, но отнюдь не лоймену...
Им не позволили забрать вещи из домов. На расспросы Тусеми старший инспектор, - а это ему принадлежал равнодушный голос, только рассмеялся. Тусеми не понял, что смешного в испуганных людях с разбитыми лицами и руками; что смешного в мертвом Кебе или в плаче матерей; он не понимал странного веселья людей Министерства порядка. "Может, они пьяны - напились букнерекской "сухой воды" и разбухли от неё как рыба хо-ху? Или нажевались листьев гесеби листьев наркотического харраменского растения?" Тусеми не знал, и ему было страшно. Одиночество, вот что он почувствовал, стоя среди испуганных и перепачканных кровью людей, страшное одиночество...
Их, как стадо баранов, повели из селения: руки связаны за спиной, за каждый шаг в сторону - болезненный удар дубинкой по голове, равнодушные окрики и унизительный смех охранников. Тусеми обернулся и увидел, как далеко позади него горят дома, сараи, деревянные мостики, крохотный причал и лодки, - горят, потрескивая и рассыпая по сторонам желтые искры. Селение Суусасети горело и освещало путь его бывшим жителям...
Их вели днем и ночью.
Куда - никто не знал. А когда Тусеми попытался об этом спросить у старшего охранника, - старший инспектор куда-то исчез, словно растворился в ночи, - его сильно побили. После этого Тусеми несли на плечах двое мужчин из рода Ваата. Он стонал, обхватив сильные шеи руками, а когда боль становилась нестерпимой, тихо плакал: воды страдания уносили боль с собой, и облегчали тело...
Они шли, не останавливаясь в мелких деревушках. Они не заходили в города, что встречались на пути. Трое человек умерло - раны, нанесенные людьми Министерства порядка, загноились и воспалились. Еще двое выглядели очень плохо: сморкались кровью, кровью откашливались, кровь текла у них из ушей. Вместо того чтобы отправить тяжело больных людей в одну из ближайших деревушек, старший охранник приказал их бросить. Их бросили на дороге, бросили умирать и Тусеми не мог найти себе силы воспротивиться этому: он хрипел, но ничего не мог сказать связного. Он не был ло-ломени. В тот момент он больше был похож на рыбу хо-ху. Мужчина из рода Ваата из осторожности прикрыл рот Тусеми: он боялся, что ло-ломени побьют дубинками и тоже бросят на дороге. Тусеми было стыдно за осторожного мужчину. Ему было стыдно за старшего охранника, за его подчиненных, за своих людей, за этот край. Ему было стыдно. Он не мог говорить: хрипел и плакал. Откуда-то изнутри поднималась острая жалость к самому себе, он старался отогнать её прочь, но она приходила снова и снова...