Над площадью равномерно звучали одни и те же лозунги. Обычно это были слова, вроде привычных: "Одна страна, один народ, один язык, один правитель!", "Засеем, освоим, обживем!", "Труд, любовь, повиновение!" или "Смерть предателям - псам Букнерека!" Иногда, когда в провинции становилось особенно плохо с продовольствием и товарами, "новопоселенцы" выкрикивали: "Накормим, обуем, оденем!"... Когда происходили длительные задержки с продовольственным обеспечением самого "нового поселения", люди бессмысленно повторяли по двадцать-тридцать раз: "Нет - голоду, да - радости!"...

Тусеми, как и другие "новопоселенцы", давно выучил простой урок: чтобы поесть и лечь, наконец, на соломенный тюфяк, нужно пройти "час Сплочения". Обязательно ни разу не ошибиться, ни разу не сбиться ртом или ногой. Однажды, а это было ещё тогда, когда лойменов только перевели в "новое поселение", они плохо выкрикивали лозунги: невпопад, негромко и не все. "Час Сплочения" продлился всю ночь, и на следующее утро полумертвые люди пошли работать на поля и в мастерские. Они работали без ночного отдыха и на пустой желудок. Следующая ночь была ужасной: остальные "новопоселенцы" избивали лойменов. Это было особенно страшно, когда тебя били и унижали не охранники, а такие же, как ты, - озверевшие от голода и бессонницы, люди в мешковатых безликих одеждах. Бьют с бессмысленной жестокостью, с воем, со слезами на впалых щеках... Урок не пропал даром. На следующий день избитые лоймены успешно повторяли лозунги и "час Сплочения" действительно ограничился только часом. Тусеми даже не смог поесть, так он устал. Ему хотелось лишь одного: быстрее добраться до соломенного тюфяка и закрыть глаза. Ранним утром он встал опять голодный...

Со временем Тусеми с ужасом заметил, что людям нравятся "часы Сплочения". После некоторых раздумий, - он старался о чем-то отвлеченном думать, когда работал в лесу, - он понял, в чем дело. Причин такого странного поведения людей было несколько. Полуголодное существование, очень короткий сон, тяжелая и монотонная работа отупляли людей. И когда они начинали "сплачиваться" на площади - они были действительно счастливы. Пусть не все, но многие. Притом, что всякое общение между людьми строго запрещалось, это было хоть каким-то совместным общением: когда все, независимо от возраста, пола, места принудительного труда, делали одно и то же. Это было лучше, чем сеять в грязь скользкие семена поени или рубить толстые старые деревья в лесу. И после "часа Сплочения" обязательно давали похлебку с хлебом, и можно было идти в свой "дом", чтобы поспать...

"Час Сплочения" превратился в странную привычку, в некое рефлекторное действие. Даже лоймены, в которое в тайне продолжали исповедовать Старую религию, на час превращались в стадных животных, воодушевленных бессмысленными целями и радостных от осознания своей "похожести" на других. Тусеми не мог отговаривать их от подобного усердия: ведь это могло обернуться серьезным увечьем, а то и смертью для лоймена. Он все-таки был их ло-ломени. Он страдал от сознания того, что "речные люди" с каждым днем становятся похожими на стадных животных. Он сам час в день переставал быть самим собою. Он был таким же животным, что и все остальные...

Лучше всего было, когда наступал праздничный день. Все праздники проходили по одной схеме. В "новое поселение" приезжал чиновник - столичный инспектор Министерства государственных празднеств. На стенах всех зданий "нового поселения" вывешивались портреты правителя и государственные флаги. Улочки и площадь были чисто подметены, а стены "домов" освежены новой известкой - это делали накануне. Людям не надо было работать. Они целый день "радостно воодушевлялись" на площади. Все приходили на площадь и выстраивались прямыми рядами перед зданием административного совета. У дверей административного совета стояла вся администрация - молчаливые, торжественные люди в парадных мундирах. За спиной "новопоселенцев" безмолвно стояли охранники и солдаты гарнизона...

Сначала "новопоселенцы" слушали речи столичного инспектора. Инспектор обычно говорил о больших победах и достижениях всего сууварского народа под мудрым руководством великого и любимого правителя. Тогда все как один кричали: "Слава нашему великому и любимому правителю!" Потом инспектор проклинал всяких саботажников, клеветников, спекулянтов и шпионов - "псов Букнерека", - что все ещё ставят палки в колеса политики Великого Сплочения. "Новопоселенцы" дружно кричали, сжав кулаки: "Смерть предателям - псам Букнерека!" После столичного инспектора выступал с короткой речью наместник господин Асеби. Он перечислял достижения подчиненных ему "новопоселенцев" - сколько они засеяли поени, сколько верст проложили дорог, сколько сделали сельскохозяйственной утвари в мастерских. Господин Асеби говорил несколько сдержанней, нежели столичный инспектор, и, как правило, не улыбался. "Новопоселенцы" тогда кричали как один: "Труд, любовь, повиновение!" За достижениями господин Асеби перечислял неодобрительные проступки - чаще всего это были драки между уголовниками и остальными "новопоселенцами", увиливание от работы и преступное потребление гесеби. Тогда люди кричали: "Смерть саботажникам - псам Букнерека!", "Слава свободному труду!"...

Господин Асеби заканчивал речь и начинался "вечер Сплочения". Все маршировали по площади и пели песни - государственный гимн и славословия Сплочению. Чаще всего они пели одну и ту же песнь, написанную каким-то чиновником в Министерстве государственных празднеств. Она так и называлась "гимн Сплочения". Она звучала следующим образом:

"Славься, любимый правитель наш, славься!

Ты сплотил народ и страну,

Ты сплотил все земли и грады,

Ты уничтожил нужду и войну!..

Славься, любимый правитель наш, славься!

Все мы тобой навек сплочены,

Все мы едины в труде и душой,

Больше не знаем нужды и войны!..

Славься, любимый правитель наш, славься!

Ты один нам, народ твой - един,

Радостно строит большую державу,

Счастлив, крепок, непобедим!.."

Эту песню они пели много раз подряд. Все давно выучили её наизусть и могли в любое время суток повторить слово в слово - с одной и той же интонацией и ритмом. Администрация уже успевала покинуть площадь для совместной попойки, а люди все продолжали петь. Люди пели: "Славься, любимый правитель наш, славься! Ты сплотил народ и страну..."

Когда они прекращали петь - по знаку, поданному им инструктором Ваалсе, они час-два скандировали один и тот же лозунг: "Одна страна, один народ, один язык, один правитель!" Они скандировали эти слова до полного отупения. И если бы не очередной знак, поданный инструктором Ваалсе, вряд ли они остановились. Тусеми тогда чувствовал, что никто не в силах их остановить, и они будут выкрикивать эти слова до конца мира...

Но все равно наступал момент, когда что-то выключало их глотки, и они оказывались мирно стоящими. Глотки ужасно саднило, язык распух и занимал все пространство пересохшего рта, ноги и руки трясись предательской дрожью. Они ничего не понимали, они были выжаты до последней капли - как пористые плоды хурума для приготовления кисло-сладкого сиропа. Ничего не существовало в этом мире, кроме пыльной площади, плеча рядом стоящего человека и вездесущего большого и умного лица, улыбающегося им отеческой, любящей улыбкой. Инструктор Ваасле приказывал идти в общую трапезную. Там был "праздничный обед": жирная мясная похлебка со свежим хлебом и водянистое пиво из перебродивших семян поени. Они ели молча - пища глоталась с трудом, но была восхитительна на вкус и не было ничего прекрасней этого момента в жизни. Затем они отправлялись спать в свои "дома".

На следующий день никто не мог выговорить ни слова - так болело горло. Но зато они выспались и их желудки были полны. "Новопоселенцы" шли работать - в этот день работать было легко и радостно. Многие, - главным образом крестьяне с Юга, - жалели, что праздников в году так мало. "Эх, - шепотом говорили они, - если бы наш любимый правитель сделал больше праздников..."