Молчи, молчи! Ты раны растравляешь,

И без того зияющие в сердце

Твоем больном. Последнюю молитву

Не так творят. Есть тихие слова

Любви, прощенья… Слушай, сын мой: если

За тяжкий грех заслуженную кару

Теперь несешь, — пусть льется горячо

Пред Господом раскаянье твое!

Он милостив. Раскаявшийся грешник

Ему милей, чем тот, кто не грешил.

Но если ты безвинно умираешь,

Вдвойне теплей и ярче пусть горит

Последняя твоя молитва Богу!

Идя на казнь невинно, помолись

Тому, Кто Сам невинно был казнен;

Вручи себя Тому, Кто нам когда-то

Себя вручил. Ты скорбь свою поведай

Тому, Кто Сам скорбел лютейшей скорбью.

Молись Тому пред казнию, Кому

Во время казни подражать ты должен…

И он казнен за бедных и голодных,

Но в смертный час врагов не проклинал.

Осужденный

Ты задевать умеешь струны сердца.

Я сам, старик, продумал о Христе

Последний день своей недолгой жизни.

И много, много думал я…

Священник

И что же?

Осужденный

И я решил, что если на Голгофе

Века назад своей святою кровью

Грехи людей Христос бы искупил,

То не было б моей сегодня казни…

Священник

Его пути для нас непостижимы…

Осужденный

Молчи, старик! ты слышишь ли далекий

Зловещий гул? то праздная толпа

На смерть мою сбирается глазеть…

Теперь, старик, дерзнешь ли ты о Боге

Мне говорить? О, если б в небесах

И жил Господь, то, этот гул услышав,

В себе самом он стал бы сомневаться…

(Прислушивается).

Толпа растет… все ближе… и о чем

Кричит она? То крики нетерпенья,

Или восторг, иль шутки площадные?

О, подожди, народ нетерпеливый!

Уж близок час, затихнет скоро сердце,

Что лишь к тебе любовью билось страстной,

Лишь за тебя скорбело и молилось…

Народ! народ! жених свою невесту

Не любит так, как я любил тебя!

Народ… Мой слух ласкало это слово,

Как музыка небес… В часы сомненья

Я воскресал мечтою о тебе,

Как жаркою молитвой. Дом родимый,

Отца и мать безропотно я бросил

И лишь тебе, как бы отшельник Богу,

Я посвятил всю жизнь, все силы духа…

С тех пор иных не ведал я печалей,

С тех пор иных я радостей не знал.

Там, в тишине твоих полей просторных,

Там, в суете твоих лачужек тесных —

Там плакало, там радовалось сердце…

О, горький час! ты горше часа смерти!

(Задумывается).

Меня везут в позорной колеснице,

Я на глазах обманутых народа

Свою любовь к народу искупаю…

А он молчит… Ничья рука не в силах

Повязку лжи сорвать с его очей…

День радости врагам ты подаришь…

Но нет! клянусь, я отравлю им радость,

И грудь толпы заставлю трепетать!

Я не совсем бессилен, — умереть

Осталось мне, и грозное оружье

Я на врагов скую из этой смерти…

Как надо жить, людей не научил я,

Но покажу, как надо умирать.

Пусть палачи от злобы побледнеют…

Священник

Прощай, мой сын! Сюда с надеждой шел я,

С отчаяньем отсюда удаляюсь;

Не дал Господь мне, своему слуге,

Твой тронуть дух…

Осужденный

Вы — слуги божьи? Так ли?

Но для кого ваш Бог страдал и умер?

Кому служил он? Сильным? Богачам?

Зачем же вы с сильнейшими в союзе?

Как верных псов, над овцами своими

Назначил вас блюсти небесный пастырь:

Зачем же вы с волками подружились?

Из всех врагов презреннейшие вы!

Трусливые, со сладкими словами,

Изменники, лжецы и лицемеры!

Что нам в словах возвышенных и добрых!

Полезнее нет силы, чем огонь,

И без огня зверями были б люди.

Но изверг тот, кто тихомолком пламя

Под хижину подбросит бедняка.

Так и любовь, прощение и кротость —

Великие, священные слова;

Но те слова кому вы говорите?

Зачем меня учить теперь прощенью

Явился ты? Я — слабый, бедный узник,

Что через час уснет могильным сном…

О, если б ты и убедил меня,

Скажи, кому нужна мои пощада?..

Зачем с такой же речью о прощеньи

Ты не пошел к моим всесильным судьям?

Их убедив, ты спас бы тотчас жизнь…

Так вы всегда: когда бедняк без хлеба

В виду безумных пиршеств издыхает,

Вы к бедняку подходите с крестом

И учите умеренности скромной…

Когда народ в цепях тирана стонет,

Смирению вы учите народ.

Тому ль учил божественный учитель?

На то ль дал крест, чтобы исподтишка

Его крестом вы слабых убивали?

Когда я смерть приму на эшафоте

И громко лгать начнут все языки,

Скажи, о чем народу скажешь в церкви?

Что к свету я стремился? Божий храм

Кто осквернит кощунственною ложью?

О, бедный край мой! Море гнусной лжи

Тебя залило мутными волнами

Со всех концов: в семействе лжет отец

Перед детьми, а в школе лжет учитель,

В твоих церквах лгут слуги алтарей…

Поверь, что мне палач стократ милее,

Чем лживый поп.

(Обращаясь к палачу)

Невольный вестник казни!

Ну, начинай! Надеюсь, ты свое

Успешнее исполнишь порученье…

Палач выходит на середину каземата. Священник медленно и дрожа всем телом удаляется.

(Осужденный смотрит ему вслед).

Как он дрожит! Как бледен! Эй, старик,

Постой! В твоих глазах я встретил слезы

И голос твой дышал ко мне участьем…

Твое лицо я первое в тюрьме

Беззлобное увидел… Перед смертью

Укоров я не слышал от тебя…

Старик! твою я презираю рясу,

Но доброе под ней, быть может, сердце…

Как поп — мне враг, как человек — быть может,

Ты мне и друг… Прими же в благодарность

Ты мой поклон и теплое спасибо!..

(Кланяется священнику; палач связывает ему руки).

Под той же кровлею родной

Отрадный свет они узрели,

Под шепот песенки одной

Их колыхались колыбели.

Степной природы красота,

И те же звуки и цвета

Их чувства с детства поражали,

Их те же люди окружали.

Но одинаковый посев

Взошел различно. Он стал рано

Любимцем общим, нараспев

Читал стихи, на фортепьяно

Играл не с детским огоньком

И песни пел не с детским чувством,

Гостей при всех пленял искусством

И передразнивал тайком.

Она талантов не имела,

Но книжный впитывала яд,

Твердила правду невпопад,

Солжет ли кто другой, краснела,

И рано слезы пролила

О том, что в мире много зла.

Так сердца смутное влеченье

Им жребий разный предрекло,

И много лет с тех пор прошло, —

Сбылося детства предреченье.

________

Столица ожила. Осенний мрак сменен

Для бедняков зимой, для бар — сезоном зимним.

В театре свет. К его сеням гоетеприимным

Нарядная толпа спешит со всех сторон,

Пешком, в извозчичьих санях или в каретах.

Сегодня будет петь молвою и в газетах

Прославленный тенор — до вешних дней кумир.

И все: хохол-студент, и меломан-банкир,

И гость провинции — раб суеты столичной,

И дэнди, ищущий для разговора тем,

И дама светская — все съехались затем,

Чтоб услыхать певца иль поскучать прилично

И вот певец поет.

Смягченный полусвет

На душный льется зал, украдкой озаряя

То наготу плеча, то яркий туалет,

И над чернеющим партером замирая.

Весенний аромат одеждой дам разлит

И в теплых сумерках, как тайный грех, парит…