Выступает проф. Сорокин... Все чувствуют, что это главный номер. Аудитория сосредотачи-вается, внимание усиливается. Полная тишина.

Проф. Сорокин сам заметно волнуется, голос чуточку охрип, нет привычной уверенности жеста и слов.

Но, видно, и речь, и намерения заранее заготовлены, и проф. Сорокин сразу же поднимает себя на высоту "вещателя" и "пророка". Россия - говорит он, - в результате "великой" войны и "великой" революции, лежит перед нами в развалинах, она представляет собою огромное кладбище. Задача восстановить ее, как великую Россию, падает на вас, обращается он к слушателям. Сможете ли и сумеете ли вы сделать это?

Надежд на это мало, - продолжает профессор Сорокин, - ибо мы, ваши предшественники - "отцы", перед историческими задачами оказались несостоятельными, показали себя банкротами. Но приходить в отчаяние нельзя, надо все же действовать. И проф. Сорокин предлагает присутствующим выслушать, как он смотрит на дело: что надо иметь в виду и как надо действовать, чтобы спасти Россию.

Первое, это опираться на науку, - не на "красную" и не на "черную", а "чистую", "чистейшую", "самую чистую". Ее одной держаться, и в нее одну верить (у слушателей, если не у всех, то у сведущих, смутно проносится воспоминание о "Системе социологии" проф. Сорокина, которая, как колчан стрелами, наполнена политическими колючками и намеками).

Второе, это иметь нравственную силу, попросту иметь "совесть" и следовать ее велениям.

Но и этого мало: в интересах энергии действия, надо, - говорит проф. Сорокин, - проникнуться "религиозным" отношением к жизни. Надо в этом отношении избрать себе образцами Нила Сорского, Сергия Радонежского, Толстого, Достоевского.

Слушатели начинают испытывать явное смущение. Такого оборота от проф. Сорокина никто не ожидал. Все хорошо знают, что ни Нилу Сорскому, ни Сергию Радонежскому он свечей не ставит. Наоборот, он ведомый позитивист, заядлый "объективист". Не признает ни "мыслей", ни "чувств", а одни "условные рефлексы".

Дальше проф. Сорокин настаивает на "индивидуализме", на "уважении" к человеческой личности, на ее "неприкосновенности", на том, чтобы никто никогда не тронул и волоса на чужой голове: чтобы не было ни "войн", ни "революций".

Опять и это до последней степени смущает слушателей. Ведь проф. Сорокин до того, как он официально предался "чистой" науке, был партийным человеком, социалистом-революционером правого толка, ратовал за войну до победы. Теперь социалист проповедует индивидуализм, а революционер - отвращает от войны и революции. Аплодисменты, но неуверенные, смущенные.

Проф. Сорокин чувствует, что что-то выходит не так, но отступления уже нет, надо идти вперед. Он подчеркивает свои возражения против насилия, он настаивает на том, что насилие ни к чему, кроме кладбища, не приводит. Нынешнюю эпоху, - говорит он, - сравнивают с эпохой Петра. Да, сходство есть: эпоха Петра тоже превратила Россию в кладбище.

Дело оборачивается совсем плохо. Мой сосед роняет замечание: что же, возвращаться в допетровскую Русь? И какое это "кладбище" после Петра?

Но проф. Сорокину уже нет возврата. Он защищает "национальное лицо", он высказывается против "Интернационала". В качестве последнего аргумента он призывает к "восстановлению" семьи.

Однако чувство реальности его все-таки не совсем покидает. Конец своей речи он формулирует так: "Позвольте мне закончить мою "несуразную" речь теми же словами, которыми заключил свою речь проф. Шимкевич: "сим победиши".

"Несуразную" речь... Да, метко сказано. Речь была именно "несуразная", и это чувствовали все, особенно друзья проф. Сорокина, те, кто выдвигал его на роль "глашатая" и "пророка".

После проф. Сорокина, в целях "беспристрастия", был выпущен студент-коммунист, который не захотел своей речью портить "академического" тона собрания, а затем прослушана была еще яркая речь более юного, чем проф. Сорокин, представителя "академизма", после чего последовало заключительное слово ректора университета и собрание было объявлено закрытым.

Что же показал "барометр"?

Во-первых, очень умеренную температуру "академического" собрания. Не было и в помине энтузиазма, пафоса якобы переживаемого страдания, силы провозглашаемого на словах протеста. Не было ничего этого ни в студенческой массе, ни в речах руководителей. Повторяю, студенческая масса скорее переживала любопытство к тому, как сыграют свою роль руководители. Этому настроению лучше всего отвечал проф. Шимкевич со своими очередными ядовитостями. Тут была хорошая умственная гимнастика, удачные упражнения в остроумии. Во всяком случае, проф. Шимкевич ничего не портил.

Но, во-вторых, "барометр" показал жестокую "реакционность", правда, не самого собрания, но, несомненно, его руководителей. Реакционность оказалась "показанной" даже больше, чем этого хотели руководители. Вина или заслуга в этом всецело принадлежит проф. Сорокину. Проф. Сорокин еще не достиг доктората академической "мудрости"; его язык еще не на привязи; его "рефлексы" еще недостаточно "условны". Он попросту "бухает" так, что его друзья морщатся. В сущности, с точки зрения руководителей собрания, проф. Сорокин их скомпрометировал, "провалил" им то дело, которое они считали отлично налаженным. Но это уже их внутренние счеты, а факт тот, что "реакционная" подкладка академизма выведена наружу в такой мере, в какой ее могло бы показать только соответствующее будущее.

Словом, полная "реакционность" так называемого академизма и очень "прохладное" отношение к нему со стороны студенчества. Профессура еще "вся в прошлом", а студенчество, даже современное, уже на "полпути" к будущему. Оно, как масса, еще не делает решительных шагов, пожалуй, оно даже еще не двигается, остается на месте, но оно, на этом интервале между прошлым и будущим, "размышляет", размышляет без всякого рабства по отношению к прошлому.

Хочется сделать и выводы, осмыслить показания "барометра".

"Идеологически" спор между прошлым и будущим в России, а может быть, и во всем мире, уже решен. Идеологически прошлое может только произносить "жалкие" слова. Если бы оно хотело, в лице своих лучших представителей, держаться того, что есть у него лучшего, то оно должно было бы только посылать упреки своим приверженцам, как это сделал недавно свящ. Введенский в своем обращении к тем, кто называет себя христианами. Мир, в его прошлой постройке, только говорил, но не осуществлял ни заветов о "нуждающихся и обремененных", ни заповеди о том, что "кто не работает, тот не должен есть". Все это должно сделать будущее. И нынешняя, советская, рабоче-крестьянская Россия есть попытка к этому.