С этими словами он поднялся и подошел к Венецкому.

- Позвольте познакомиться... Отставной ротмистр Дашкевич... Верно, слышали. У князя Милана кавалерией командовал, а теперь на подножном корму, как будто вроде капитана Копейкина*.

_______________

* Во второй части "Мертвых душ" Гоголь рассказывает о капитане

Копейкине, который потерял на войне руку и ногу и, не имея никаких

средств для существования, тщетно добивался пенсии.

Через несколько времени оба эти господина придвинулись к нашим приятелям и настоятельно просили выпить в честь войны. Неручный весело смеялся, слушан пьяный лепет этих двух господ, и спросил:

- А отчего, ротмистр, вы пострадали?

- Самое пустое дело... Так, глупости одни, а подите ж...

- Он с подъемными не так распорядился! - хихикнул интендант, подмигивая как-то скверно глазом.

- Молчи!.. Не в подъемных тут дело, а тут дело чести... Выслушайте, господа, и скажите, нарушил ли я честь. Служил я в драгунах, но на Кавказе надоело, - все Кавказ да Кавказ, - и подал я перевод на Амур. Перевели, выдали, как следует, подъемные, двойные прогоны... Я собрался было ехать и доехал до Москвы, но в Москве застрял...

- Одна блондинка его увлекла!.. - вставил интендант.

- Блондинка или брюнетка, а ты не перебивай... Я, слава богу, много перевидал и блондинок и брюнеток! - улыбнулся он, залихватски покручивая усы... - Это точно одна прехорошенькая блондинка... в вагоне познакомились... Однако все-таки еще деньги оставались, и я доехал бы, как вдруг сербская война... Ну, думаю, теперь не время о деньгах думать, когда бедные братья в опасности... Я человек решительный... Узнал, что набирают добровольцев, отправился в комитет, получил деньги и марш в Белград... Там явился к Милану, и стали мы с Мак-Клюром организовывать кавалерию. Когда кончилась война, вернулся я в Россию. Вдруг узнаю, что я уволен от службы и отдан под суд за то, что не возвратил денег... Это как вам покажется, а?..

Он выпил стакан вина и продолжал:

- И вот шесть месяцев я страдаю... Подавал прошение о принятии меня вновь на службу, на имя военного министра, но движения никакого... А написано было от души. Прежде, говорю, позвольте, ваше высокопревосходительство, умереть за отечество, а потом судите мои кости... И нет никакого ответа. Чинодрал там один - каналья какая-то! еще посмеивается, когда я пришел к нему. "Прежде, говорит, дело ваше кончите, а потом умрите..."

- Да ты бы деньги представил, - ехидно вставил интендант. - Тогда и препятствий никаких...

Ротмистр выпучил сперва глаза, а потом захохотал:

- Это как же вернуть их?.. Из-за этих каких-нибудь восьмисот рублей и сиди тут сложа руки, когда внутри тебя огонь.

Он мрачно обвел глазами, снова выпил вина и заметил:

- Обидно! Если бы вы знали, как обидно!.. Но меня не остановишь, нет! Я к господину военному министру явлюсь и скажу, что теперь, когда предстоит святая борьба, когда каждый русский старается лечь костьми, я не могу из-за каких-то восьмисот рублей оставаться здесь. И ведь все из-за своего же благородства... Писарек в министерстве говорил мне: "Если бы вы, говорит, ваше благородие, тогда в Москве свидетельство о болезни выправили, так никаких бы затруднений не вышло..."

- Уж лучше бы тебе в Сербии оставаться... - заметил интендант.

- Конечно, лучше... Там меня все знают. И Милан знает, и министры все. Только, по правде вам сказать, господа, трусишки они все, ей-богу, трусишки... Помните вы, скупщина у них там бунтовалась одно время, и министры не знали, что делать. А я в ту пору в Белграде был. Я и прихожу к Ристичу и говорю ему: "Позвольте, говорю, господин министр, обладить это дело и вашу скупщину разогнать... Я с тридцатью казаками мигом ее... И без пролития крови, а с одними нагайками". - "Нельзя, говорит, - конституция", и сам смеется... "Очень, говорит, благодарен за ваши добрые намерения, но нельзя..." - "Да помилуйте, говорю, чего тут нельзя? Я живо разгоню, а потом вы опять вашу конституцию объявите..." Однако не дали, а я бы, ей-богу, с тридцатью казаками всю их скупщину кверху тормашками поставил!..

Он говорил об этом простодушно, словно бы изумляясь глупости министра, не позволившего ему разогнать скупщину.

- Так скупщину и не разогнали? - заметил доктор.

- Так и не разогнали. А вы, господа, что же не пьете?.. Это не по-товарищески... Мы вот с этою свиньей уже пьяны, а вы только поглядываете. Это как же...

Он вдруг как-то подозрительно взглянул пьяными глазами на доктора, налил дрожащею рукой вино в стаканы и, поднимая свой стакан, запел пьяным голосом. Интендант стал подтягивать и умиленно поднял кверху свои масляные глаза. Публика с недоумением обернулась в их сторону.

- А вы что же, господа?..

Начинался скандал. Ротмистр стал было приставать к доктору, но, по счастью, к ротмистру в это время подошел какой-то господин и стал целоваться с ним.

- Молодец... Ура!.. Ур-ра!.. - закричал господин, тоже совсем пьяный.

- Ур-ра! - подхватил басом ротмистр. - Умрем все, но не посрамимся вовеки... Человек, шампанского!.. У интенданта теперь много денег... Все золотом. Золотом!

Публика, бывшая в комнате, стала потихоньку уходить. Наши приятели тоже поспешили выйти.

- Вот вам алчущие войны! - заметил доктор, когда они вышли на улицу. - И таких, кажется, более всего... Ну, до завтра... Завтра ведь едем?

Глава двенадцатая

ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ

На другой день Елена сидела в кабинете у отца и прислушивалась к звонку. Матери, по обыкновению, не было дома, и на вопрос ее - где мать, старик улыбнулся грустною улыбкой и ответил:

- С утра уехала. Твоя мать редко бывает дома. Скучно дома с таким стариком...

Елена обняла отца и рассеянно слушала последние новости о военных действиях.

- Ждешь? - улыбнулся старик.

Она покраснела и прошептала:

- Последний раз, папочка...

- Последний ли?.. Ты, Леля, помнишь, я тогда говорила последний... Ну, ну... не буду...

Раздался звонок. Елена встрепенулась и смотрела на дверь. Через минуту Вепецкий вошел в кабинет.

Он был рассеян и почти ничего не говорил. Старик пробовал было шутить, но шутка не выходила. Всем было тяжело. Он тихо вышел из кабинета. Елена и Венецкий остались одни.

- Я исполнила вашу просьбу... приехала! - сказала Елена.

- Благодарю вас, Елена... Елена Арсеньевна! - поправился он. - Я этого никогда не забуду...

Он крепко сжал ей руку и грустно взглянул ей прямо в глаза...

Они говорили мало... И о чем им было говорить? Елена жадно глядела на Венецкого, словно бы желая запечатлеть в памяти его милые черты.

- Вы ведь будете писать папе?

- Буду...

- И если что случится... вы напишете?

- К чему, Елена?..

- Послушайте, не уезжайте отсюда таким... Скажите мне еще раз, что вы простили меня.

- О боже мой! и вы думаете, что я сержусь на вас?..

Он прильнул к ее руке, и слезы брызнули из его глаз...

- Пора... пора! - проговорил он, вставая. - Прощайте, Елена... Прощайте, ненаглядная моя!..

Она бросилась к нему на шею.

Когда вошел старик, у обоих глаза были красны от слез. Сам старик усиленно моргал глазами, стараясь не плакать.

Он обнял Венецкого, крепко поцеловал его и шепнул ему:

- Уходи, голубчик... Уходи... Ты видишь, что с ней?..

Венецкий еще раз взглянул на Елену и хотел было уйти, но она бросилась к нему, схватила его за руки и прошептала:

- Я люблю вас... Я люблю тебя, мой милый... Знай это...

И с этими словами она, как подкошенная травка, упала к отцу на руки.

Ее усадили на диван. Старик суетился около нее и сердито взглянул на Венецкого. Венецкий понял взгляд старика и тихо вышел из кабинета.

- Уехал? - тихо прошептала Елена, приходя в себя. - Ах, папа, дорогой мой, если бы ты только знал, как я люблю его!

Чепелев утешал свою дочь и долго еще сидел около нее, гладя сморщенною рукой голову своей бедной девочки...


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: