- "Прошу вас избавить меня от писем. Я узнал, кто вы такая, и..."

- Узнал, кто я такая!.. - повторила она, нервно подергивая губой.

Горе, злость, оскорбленное самолюбие брошенной любовницы терзали ее. Она ходила по комнате в бессильной злобе. В эту минуту Привольский был ей противен, но в то же время как бы хотела она видеть его у себя, заставить на коленях умолять о любви и, наконец, простить его.

Слезы наконец подступили к горлу, и ей стало легче. Она позвала Парашу и рассказала ей, как подло с ней поступили. Параша участливо заметила, что все мужчины такие...

III

В это время кто-то робко постучал в дверь. Варвара Николаевна вздрогнула и велела Параше сказать, что она больна и никого не принимает.

- А если итальянец?

- Не надо. Никого не надо!

Через минуту Параша вернулась и сказала, что какой-то незнакомый русский желает видеть ее по важному делу.

- Пусть придет завтра!

- Он просит немедленно вас видеть, - доложила, снова вернувшись, Параша и прибавила шепотом: - Он велел вам сказать, что не уйдет, пока не увидится с вами!..

У Варвары Николаевны тревожно забилось сердце. "Какое такое важное дело здесь, в Мариенбаде?" Ей почему-то вспомнился господин, следивший за ней на прогулке.

- Прими его! - выговорила она, сдерживая невольное волнение.

Она вытерла слезы, зажгла свечи, села на диван и устремила глаза на двери.

"Он или не он?" - думала она, ожидая с каким-то суеверным страхом этого странного посетителя.

"Он!" - чуть было не крикнула она, когда в комнате показался тот самый господин, которого она только что видела в лесу.

Господин этот был очень скромный на вид человек, лет сорока, с самым обыкновенным добродушным лицом. Одет он был очень скромно.

При взгляде на него Варвара Николаевна успокоилась и даже улыбнулась при мысли, что она могла испугаться такого смирного и безобидного, по-видимому, человека.

- Извините, пожалуйста... Я побеспокоил вас! - проговорил скромный господин, бросая беглый взгляд вокруг. - Я имею честь говорить с Варварой Николаевной брефьевой?

- Да. Что вам угодно?

- Видите ли, в чем дело, Варвара Николаевна, - проговорил он, усаживаясь около нее без приглашения, - я имею к вам одно поручение...

Он замялся и тихо прибавил:

- Отошлите вашу горничную.

Варвара Николаевна отослала Парашу.

- Я приехал, чтоб арестовать вас...

- Меня?.. Вы с ума сошли, или, вероятно, вы приняли меня за другое лицо? - проговорила Варвара Николаевна с достоинством, чувствуя в то же время, как сердце ее стало замирать.

- Вы не волнуйтесь, пожалуйста, Варвара Николаевна, - почти нежно проговорил скромный господин. - Я исполняю приказание... Вас велено доставить в Россию, и вы, конечно, не заставите меня обращаться к содействию австрийской полиции и делать скандал...

- Но за что же... за что?..

- Вас обвиняют в составлении подложного духовного завещания вместе с отставным поручиком Башутиным и мещанином Ефремовым... Они уже сознались и находятся в Петербурге...

Варвара Николаевна насмешливо взглянула на господина.

- А вы кто такой?..

- Я - агент сыскной полиции... Угодно удостовериться?

Он достал из кармана бумагу и показал ее Варваре Николаевне.

- Но я не виновата... Это клевета...

- Очень может быть, но я все-таки должен привезти вас... Когда вам угодно будет ехать?.. Вечером поезд идет в девять часов... Еще три часа времени, - и мы могли бы уехать сегодня... А пока позвольте осмотреть ваши вещи.

Она опустила голову и ничего не отвечала.

В девять часов они выехали из Мариенбада в Россию. Скромный господин очень довольно улыбнулся, ощупывая в своем боковом кармане пакет с письмами Варвары Николаевны.

На другой день барон тоже уехал в Россию, изумленный телеграммой, посланной ему со второй станции от Мариенбада Варварой Николаевной.

Глава двадцать четвертая

НА ПЕРЕВЯЗОЧНОМ ПУНКТЕ

Венецкий очнулся на носилках. Быстро шагая по грязному полю, четверо солдат несли его, слегка покачивая, точно в люльке, к перевязочному пункту.

"Слава богу! Я жив!" - промелькнуло у него в голове, и сердце забилось радостью жизни. Он поднял глаза. Над ним нависли тяжелые свинцовые тучи, и крупные дождевые капли падали на его лицо. Начинало смеркаться. Изредка раздавались пушечные выстрелы, но уже не слышно было шипящего свиста снарядов. Стреляли где-то далеко. Бой, очевидно, замирал.

Венецкому казалось, что его несут тихо, но он не решился пожаловаться. Он слышал, как тяжело дышали солдаты, и чувство беспредельной благодарности к ним наполняло его умиленное сердце. По временам до него доносились жалобные стоны. "Верно, тяжелораненые!" думал Венецкий и тут же эгоистически радовался, что он, верно, не так тяжело ранен, что не стонет. Он чувствовал боль в ноге, чувствовал жар и какую-то тяжесть, но терпеть было можно. Он поднимал глаза к небу, вдыхал с наслаждением воздух, смотрел любовным взором на белые рубахи и на стриженые затылки двух солдат, шагавших перед ним, и жажда жизни охватила все фибры его молодого существа.

"Жить, жить, жить!" - вот одна мысль, неотвязно преследовавшая его. Ему показалось, что рана его совсем ничтожна, что он напрасно лежит на носилках и заставляет солдат нести себя; он мог бы сам дойти до перевязочного пункта. Под влиянием этой мысли он попробовал шевельнуть раненой ногой. Жгучая боль заставила его застонать. Опять он ощутил на ноге что-то теплое, мокрое.

- Ваше благородие! Алексей Алексеевич! - раздался над самой его головой прерывающийся от усталости знакомый участливый голос Барсука.

И Венецкому сделалось точно легче от этого участливого слова и совестно, что он не удержался от стона.

- Может, испить хотите? Я захватил водицы.

- Спасибо! Спасибо, голубчик Барсук. Не надо.

- Сейчас перевязочный!.. - утешил Барсук. - Рукой подать... Ну-ка, ребята, прибавь шагу! - скомандовал Барсук.

И солдаты прибавили шагу.

- Вы устали. Зачем спешить? Я, слава богу, не опасно, кажется, ранен!.. - промолвил Венецкий.

- Не велика беда для нас, ваше благородие, и устать маленько. Тоже и мы люди! - отозвался Барсук.

- Кабы все были такие господа, как вы! - заметил другой солдат. - Вы тоже нашего брата жалеете!..

"За что? За что они так добры ко мне? - подумал Алексей Алексеевич, умиляясь над наплывом теплого, хорошего чувства. - Что я для них сделал?"

Он пережил одну из тех редких минут, которые потом никогда не забываются. Каким недостойным казался он себе в эту минуту перед этими простыми людьми, которых не теснит только тот, кому лень, готовыми только за доброе слово, за человеческое обращение отплатить сторицей.

"А мы... мы чем им отплачиваем?"

И перед ним пронеслись картины одна другой печальнее, одна другой возмутительнее...

- Вот и перевязочный, Алексей Алексеевич! - проговорил Барсук над головою Венецкого.

Солдаты остановились среди болгарской деревни, перед домом, на крыльце которого развевался флаг с красным крестом. У крыльца, освещенного фонарем, суетился фельдшер и стояла куча легко раненных солдат.

- Неси сюда!.. - крикнул фельдшер.

Венецкого принесли в довольно большую комнату, освещенную свечами и фонарями. В комнате было душно и смрадно, несмотря на отворенные окна. На полу, устланном соломой, лежали рядами раненые, и комната оглашалась стонами и жалобами. У двух больших столов, посреди комнаты, доктора с засученными рукавами, в кожаных фартуках, работали над человеческим мясом; фельдшера с полотенцами стояли около... Венецкий с ужасом взглянул на этот приют людских страданий. "На воздухе так хорошо было, а здесь так скверно!" - испуганно подумал он, и ему хотелось скорей на воздух.

Солдаты в нерешительности остановились, не зная куда идти.

В это время свежее румяное женское лицо заглянуло в носилки. Венецкий заметил мягкий взгляд, брошенный на него, и услышал тихий голос, обращенный к солдатам: