Я хорошо знал Филимонова в былые годы. Давно. Он был самым молодым из нас и не просто самым одаренным, а, смело могу сказать, невероятно одаренным. А по натуре был странным, эксцентрическим человеком. Одиночка, с совершенно таинственной личной жизнью. И, можно сказать, натура авантюристическая. Его бросало из стороны в сторону. Он занимался проблемами резонанса твердых тел и написал блестящую работу. Но так и не защитился, потому что отвлекся и ушел в другую область.

Но Вас интересует Филимонов последних десяти лет его жизни. Я совсем не знал его в эти годы. То, что Вы мне рассказали, меня крайне насторожило, но, признаться, не особенно удивило. Да, он одно время увлекался свойствами порошковых тел, делал опыты со взрывчаткой, но в те годы это носило характер несколько любительский. Во всяком случае, прикладного значения иметь не могло. Что было дальше, не знаю.

Вы спрашиваете о его отношении к религии и к церкви. Да, в те весьма атеистические времена он несколько демонстративно эпатировал нас тем, что связывал достижения науки с божественным промыслом. Не знаю, ходил ли он в церковь, но крест носил и демонстрировал его. В нашей научной среде это выглядело штукарством или, скорее, проявлением артистического склада характера. Покинул он наш институт в период начавшихся материальных затруднений. Не он один, многие в то время уходили в прикладные сферы или в бизнес. Не осуждаю, но сожалею.

На Ваш прямой вопрос, мог ли Филимонов быть откровенным мошенником, отвечу – не смею так думать, не хочется. Он артист, человек с вывертом, но не хитрец и не обманщик. Так мне кажется. Но я ученый, я должен быть уверен в том, что говорю. Поэтому, может быть, я ошибаюсь в Филимонове. И – вот сейчас подумал! – скорее всего, я ошибаюсь.

На ваш запрос за № 102/ 063-11 от 14/09 сообщаю:

Произведенная проверка показала – гражданка Карпец Веста Андреевна проживала по адресу г. Ногинск, ул. Ревсобраний, д. 17-а, кв. 34, на площади, принадлежащей Сафоновой Людмиле Петровне, пенсионерке, по заключенному договору по патронажу и уходу. В мае с.г. гр-ка Карпец В.А., не расторгая договора, выписалась с указанной площади и в настоящее время в г. Ногинске не проживает.

Местонахождение гр-ки Карпец Весты Андреевны нам неизвестно.

Повесть Анатолия Послуха “Выскочивший из круга” произвела на меня двойственное впечатление. Жанровый дисбаланс оставляет читателя в недоумении, является ли он результатом сознательного смешения взаимоисключающих тенденций или откровенной неспособностью неофита справиться с материалом и снабдить его формообразующими векторами.

Начальный посыл (почти вся Первая часть Повести) воспринимается как самопародия, почти как фельетон, тогда как Вторая часть носит, скорее, исповедальный характер.

Скажу сразу, что язык Повести – этот язык современного уличного сказа, язык спотыкающейся скороговорки, полный “мусорных” словечек, – как ни странно, язык этот меня не смущает. Он органичен для автора и потому приемлем, автор купается в свободе современных искажений великого русского языка. Другое дело, что монологическая форма Повести (не рассказа, а все-таки – повести, довольно крупного произведения!) требует высокой степени мастерства и, да простит меня автор, не сравнимой с его уровнем степени таланта. Монологическую форму длящегося произведения мог позволить себе Достоевский, могли позволить себе Камю, Сартр, но надо признаться, что уже Набокову не вполне удается попытка монологизировать достаточно крупную по объему вещь (“Отчаянье”), и он оказывается в плену суженного, благодаря интеллектуальной заурядности героя, набора выразительных средств. Отсюда, да простит меня покойный Владимир Владимирович, не столь полное дыхание музыки ритмов, поражающих в иных его произведениях.

Но вернемся к “Выскочившему”. Минуя достоинства и недостатки формы, обратимся к содержательной части. Если попробовать быть кратким, то можно определенно сказать, что эта Повесть – ГОЛОС КРИЗИСА.

Рассказчик – человек вполне состоявшийся, обеспеченный, сравнительно молодой, человек, которому открыты все блага современной цивилизации, – впадает в беспокойство, соблазняется эфемерными посулами, которые устремляют его к трансцендентным мечтаниям и даже попыткам реального строения в ЭТОМ мире мира ИНОГО. Мы могли бы с полным правом назвать героя Повести – новым русским. Да, это он, мы узнаем его по многим признакам. Это он – герой сотен анекдотов, объект насмешек и жгучей зависти, неизбежный подражатель и ученик во всем, но при этом хозяин и строитель современной жизни. Отвергающий прежнее и, вместе с тем, рабски цепляющийся за него. Парадоксально зависящий от тех, кто в силу материальных необходимостей полностью зависит от него. Это особенный, очень национально выраженный тип человека, как бы вынырнувшего наконец на поверхность из глубины, где ему уже нечем было дышать. Это человек, жаждущий радости и наслаждений и способный их поглощать в неумеренных количествах.

Отметим это словечко – “неумеренных”! Тут-то и заковыка!

Рассматриваемая нами Повесть, разумеется, – частный случай, беда или “прозрение” одного данного человека, созданного воображением (или самонаблюдением?) Анатолия Послуха. Но так ли уж наивен наш автор? Нет ли в этом вскрике о неблагополучии в душе главного героя угадывания некоего кризиса, который подбирается к подсознанию, а впоследствии и к сознанию целого важнейшего слоя нашего общества, определяющего его развитие на данном этапе?

Если это так, то мы могли бы экстраполировать частную комическую словесную ткань Повести на куда более общее и драматическое плетение психологических составляющих сегодняшнего общества.

Начавшаяся с эпохи Просвещения секуляризация христианского мира достигла своего апогея в тоталитарных режимах века XX. А далее синусоида естественного развития неизбежно ведет к тем порогам, о которые спотыкаются разум и позитивные науки, и вновь, на удивление всем светлым умам и пророкам прогресса, мы видим (повсеместно!) признаки клерикализации общества.

“Выскочивший” невольно (или сознательно?!) отражает и выражает эту перенасыщенность материальным, когда душа, до предела загроможденная всем плотским, вдруг начинает оживать и требовать для себя того, что Евангелие называет “сошествием Духа”. И тогда начинается безоглядный СБРОС всех материальных наслоений, сброс, меняющий всю структуру жизни, меняющий знаки добра и зла на противоположные, сброс, который, во всяком случае, радикально противостоит агрессивной “радости бытия” в безбожном, окончательно секуляризованном мире. Именно отсюда берет начало подлинное (или, порой, мнимое!) религиозное одушевление и воцерковление интеллигенции. И – конечно же, становящееся модой движение немедленно подхватывается корыстным, материалистическим слоем общества. Возникают многочисленные сектантские, магические, полунаучные и псевдонаучные “открытия” и соблазны. Эта вакханалия сочно и убедительно обыграна в Повести. Я имею в виду сцены в фирме “LW-16”. При абсолютной невероятности происходящего они, как ни странно, – убедительны!

То, что начинает совершать герой повести, окружающим его, да и ему самому начинает казаться безумием. Да это и есть безумие – с точки зрения агрессивно-материалистического мира, кровным сыном которого является наш герой.

Рассматриваемая в таком ракурсе, Повесть приобретает иное звучание, и насмешливость, с которой мы глядим на описываемые эксцентрические события и размышления героя, постепенно осознается как насмешка над самими собой. Именно в этом, может быть, главное (если не единственное?!) достоинство произведения.