Елена Сулима

Любишь - не любишь, хочешь - не хочешь, - а пей и рисуй!

Эссе бывшей Югославии №1 - СЕРБИЯ

Едва я сошла с самолета, мне сразу бросилась в глаза надпись на двери - "ЛАЗ". Очень скоро я поняла, - это был самый настоящий лаз в иное психоизмерение. Где все как в кино, - вроде бы знакомое, и даже чем-то родное, но... так не бывает.

Мы оказались в холле аэропорта, и крепкий бритоголовый парень в черной рубашке, резко отделившись от толпы, протянул руку к моей сумке. Я отпрянула и натолкнулась спиной на нашего переводчика.

- Не бойся. Это - Бобо. Наш самый интеллигентный человек.

В машине пропахшей рыбой, (потому что рыба - бизнес встречавшего нас) "самый интеллигентный человек" деловито отпил ракии (их сербской водки) и пустил огромную бутылку по кругу. После первого глотка этой маслянистой самогонки мы поняли, что нам достаточно. Моя печень тут же заявила о себе отяжелевшей губкой в подреберье. Но Бобо, не выпуская бутылки из рук, переключал скорости и попивал по ходу гонки по плоской земле без всяких признаков человеческого жилья.

- Куда он нас везет? - с тревогой спросила я.

- В апендикс Европы, - Гордо ответил переводчик.

В Югославию, мы, то есть я и супруги Ира Ратуш и Сергей Малютин, приехали на слет художников - в "ликовну колонию".

Ликовна - это только нам кажется, что происходит от слова ликовать на самом деле "ликовать" для них - не радоваться всей толпой, как у нас, а творить. Получалось, что мы приехали в творческую колонию. Однако, несмотря, что во всем мире колония означает временное поселение, у нас это слово вызывало иные ассоциации.

Такие слеты художников в Югославии устраивают уже больше ста лет. Происходит это так: живет какой-нибудь маленький городок в провинциальных ритмах, и вдруг его жители чувствуют, что погрязли в быту - пора вносить в свое расписание творческую деструкцию! После чего скидываются или находят спонсоров и созывают художников. Представляют жилье, питание, холсты и краски. Условие простое: оставить в подарок городу пару произведений. Остальные картины распродаются. Художники слетаются, - застой кончается, и все вокруг становятся сумасшедшими почитателями искусства и коллекционерами. Ни в одном, даже в самом бедном доме вы не найдете на стенах репродукций, но настоящие хоть и небольшие картинные галереи обязательно. Художники улетают, - все живут воспоминаниями, словно в Бразилии о карнавале.

Городок Войко, что между Новым Садом и Белградом, куда нас пригласили, сплошь из двух-трехэтажных коттеджей с участками земли где-то по гектару, плюс: церковь, клуб, вокруг главной площади зонтики кафе и своя знаменитость - лет десять назад поселившийся там художник наивного направления Любиша Марич.

Все вроде правильно расчерчено, как в кино об абстрактном провинциальном городке. И мне даже в трубку кричали в соответствии: "Мона! Ты полюбила баклажаны?" Но это не было фильмом "Безымянная Звезда", герои его населявшие скорее были героями из фильма "Черная кошка, белый кот" Кустурицы и точно так же искренне радовались всему и всегда. Таково состояние их крови.

Кругом все говорит о войне, нищета, эмбарго - в магазинах почти ничего нет, - но зачем унывать?!. И ни ворчания, ни нытья. Кто что делает - понять невозможно, но все чем-то занимаются: дружат. Дружат: колотят кулаками в дверь в три ночи и попробуй спроси: "кто там?" - обидятся. Разве ж все всем не друзья?

И мэр, и художник, и министр, и бизнесмен, и местный пьяница, и крестьянка, и просто хороший человек - все в одну кучу. Кстати, то что звучит как "куча" по-русски - по-сербски: "дом".

Очень подходящее определение - тем более для дома художника.

"Но зачем художнику свиньи?!" - воскликнула я, обнаружив рядом с "кучей" поросят. "Так надо, - ответили мне, - есть свиньи - не пропадешь. Раньше наш художник совсем пропащий был, но мы подарили ему поросят и теперь он на правильном экономическом пути."

Ах, да, - тут все выживают как могут.

И художник выживал, как мог, "снося нам крыши" своими свиньями с музыкальными способностями - (едва приблизишься, и они начинали не хрюкать, а натурально петь, порой разводя целую оперу); летающими курами, поскольку не научись они летать - их затоптала бы местная богема; ласковым маленьким, но большеголовым псом на цепи и кошкой-террористкой, которая, едва зазеваешься, подкрадывалась и тут же гневно вырывала закуску из рук; желтыми цыплятами, блуждающими по тюбикам красок, словно по сюрреалистическому ландшафту.

Едва осели у художника - обнаружили, что прекрасно отделанная ванная и туалет - без воды. Помпы - то есть насоса нет. Ее то ли какая-то мифическая мафия украла, то ли она сломалась, то ли вообще не было никогда, говорили даже, что улетела.

Впрочем, такая же беда с водой была почти у всех. А заработки раз в десять меньше, чем стоит эта помпа. Однако обезвоженную местность пронизывали реки алкоголя, так как спонсором нашей "колонии" был винный завод - этом нам сообщили по дороге, и это по началу показалось нам забавным.

Встречала нас компания откровенно невменяемых людей. Мы пытались выяснить - кто же из них художник, но художника не было. Началось братание-обнимание с цыганами, крестьянами и местным мычащим идиотом, который выделялся очень чистым, чуть ли не накрахмаленным джинсовым костюмом. И никто его не сторонился. Как потом выяснилось, женщины с его улицы, прежде чем затевать стирку, заглядывают к нему в дом и берут постирать одежду.

Когда в веселой суматохе наконец-таки появился художник и представился "Любиш" - я не поверила, что бывает такое имя. "А ты меня любишь?" пошутила я. "Люблю. И буду любить", - кивнул он, как поклялся. Я даже испугалась твердости его ответа.

Из Москвы я улетала от своих разборок в стиле: "Любишь - не любишь", послав к черту всю эту изнуряющую сентиментальную галиматью и сделав выбор в пользу свободного творчества. Но вот уж действительно: от себя не убежишь, - хотела вволю пописать картины, но произвела не новое некое великое произведение, а новую любовь. И началось "мое кино".

Ближе к рассвету выяснилось, что более приличного места, где можно спать, чем топчан Любиша, стоявший в его мастерской, рядом со столом, за которым проходило застолье, не существует. Остальные гости не хотели расходиться ночевать по домам сельчан и устроились спать кто где: вплоть до крыш машин. Я нагло, но в одежде, прикрывшись пледом, заняла место хозяина.

Когда все разошлись, оказалось, что Любишу негде прилечь. Честно говоря, я испугалась такого соседства с холостым холериком. Но тут откуда-то взялись сырые яйца. Любиша усыпляя мою бдительность, показывал фокусы, и я, как ребенок, заворожено следя за его манипуляциями, окончательно проснулась от удивления. А потом он выложил яйца границей между нами и прилег с краю, показывая тем самым - как он меня уважает и приставать не будет.

Так начались самые мучительные ночи в моей жизни. Страх раздавить яйца стал умопомрачительным.

Утром Любиша объявил мне, что мы должны срочно пожениться, потому что он любит меня и не намерен так мучаться каждую ночь. И тут же пригласил к себе мэра, потребовав, чтобы тот зарегистрировал наш брак.

После вчерашнего перелета, застолья, бессонной ночи, я была не в силах и слова сказать. А тем временем в разговоре мэра и Любиша, полном непонятных слов замелькало понятное - "консул". "О-о! Только консула мне здесь не хватало!.." - взвыла я про себя и вышла на крыльцо, протянула руки сложив лодочкой, показывая, что хочу умыться, - некто услужливо налил в них вино. "Н-да, ребята, - покачала я головой, - я думала, что я редкий специалист по "снесению крыш", но тут оказалась масса достойных конкурентов."

И главное - все, что бы они не делали, не было специально продуманной акцией или какой-то особенной шуткой, а искренним, будничным и по бытовому привычным юмором.