Мартин взялся за шест. Солнце почти село, холодный туман, стелился над водой, медленно шевеля рукавами, заползающими в лес. Элис спрыгнула на берег. Лес здесь расступался круглой поляной. Было уже почти темно, но туман собирал остатки отраженных солнечных лучей с реки и светился. Вскоре Мартин приволок несколько сухих коряг и поляна озарилась тёплым светом костра. Элис нарезала с прибрежных кустов охапку прутьев и села у огня. Мартин сидел рядом и смотрел, как она ловко переплетает прутья сухой травой.

– Расскажи мне ещё. Только теперь не надо про королей. – Попросила она. – Расскажи про родителей, про сестёр.

 – Ты про Пони и Рыжика? Не, они не сёстры мне. Что-то вроде троюродных тёть. Но я не уверен. Всегда плохо разбирался в родственниках, и геральдика мне давалась с трудом. Но они ненамного старше меня, так что они мне почти как сёстры. Пони очень любит машины Индре, и по целым дням торчит у него в мастерской, ну, или в библиотеке. Иногда, правда, её вызывают в Дарквуд, или в Синие Холмы, но это бывает редко, так что она всё время дома, если вдруг захочется прийти к ней в гости.

Элис раскатала свежесплетённую циновку, положила под голову дорожный мешок и стала смотреть на огонь. А Мартин продолжал:

 – А я больше люблю путешествовать. Рыжик всегда берёт меня, когда летит в Норфист, или на восток. Ну, иногда она отвозит меня к родителям, но я живу и обучаюсь в Столице. Рыжик другая, она тоже любит странствовать, как я. Это её дракон. Хотя, про дракона вообще нельзя сказать, что он чей-то. Это не лошадь, которую можно запереть в конюшне. Он летит куда хочет, и вообще-то живёт в северных горах, но прилетает, когда ей надо. Она когда-то спасла ему жизнь, и теперь он служит ей. Хотя, "служит" — неправильное слово. Драконы слишком свободны, чтобы служить, он просто благодарен ей и возит, куда она захочет.

 – Не знала, что драконы такие умные. Они умеют говорить?

 – Да, умные. Но не такие, как люди. Они совсем другие. Говорить с ними сложно, у них слишком другая система понятий. Но такие вещи, как благодарность, долг, помощь, дружба они понимают хорошо. Иногда Рыжик отпускает меня с ним одного. Это был как раз такой день... Мы летели на запад, и поднялись так высоко, что я увидел не только остров Генри, но и ещё другие острова далеко на востоке. В высоте было холодно, но я совсем не чувствовал этого, мне хотелось долететь до них, сверху это казалось ближе. Острова были изрезаны бухтами, мне захотелось зарисовать их. Бумага и перо всегда со мной. Но сделать это на спине дракона невозможно. На высоте так мёрзли руки...

Мартин увлёкся рассказом, костёр почти погас, и ночной холод подползал из леса.

Элис стояла посреди комнаты. Она совсем замёрзла, и пальцы не сгибались. Чьи-то руки сняли с неё платок и подтолкнули к камину.

 – Иди погрейся, а я чаю сделаю. С вареньем, ты ведь любишь варенье?

Это был тот же самый голос, который принадлежал чёрному человеку, обладателю колючего шарфа, который нашел её посреди снежного пространства. Она повернулась к окну. На столе громко, с хрустом тикали часы. Стекло до непрозрачности заполнено морозными узорами. С той стороны всё состоит из разных оттенков белого. И ещё видна только чёрная прямая колея, уходящая в лес.

Зашумел чайник, и начали оттаивать запахи. Старых книг, маковых булочек, варенья, и всё это на фоне одного, постоянного запаха, который был здесь всегда, она уже привыкла к нему, не обращала на него внимания. Это был запах этого места, если бы ей было нужно найти этот дом, этот посёлок — она нашла бы его. Если бы только не снег и холод, и воздух не замёрз, сделав мир белым и стерильным, она узнала бы его, запах дерева и дёгтя.

Чёрный человек усадил её на высокий стул. На столе стояли две чайные чашки с побитым золотым ободком, банка варенья и старая фарфоровая солонка в виде поросёнка, у которого из носика сыпалась соль. А рядом с часами стояла каменная фигурка лошади, только голова и грива, на круглой подставке. Казалось, лошадь смотрит на поросёнка, пренебрежительно подняв голову. А поросёнок не обращает на это внимания, просто радуется жизни и рассыпает соль из своего носа, чтобы всем было вкуснее.

Человек поставил на стол блюдо с маковыми кренделями. Она не видела его лица, как будто просто не смотрела на него, или боялась смотреть. Но руки у него были добрыми.

Далёкий голос снаружи объявил: "По первому пассажирский, по первому пассажирский", и за окном загрохотала чёрно-белая череда вагонов. Когда последний скрылся за заснеженным лесом, и стих далёкий стук колёс, она заметила, что чёрный человек исчез. А потом из другой комнаты послышался его приглушённый голос. Он разговаривал с кем-то, кого здесь не было. "Да. Шейла. Говорит, Шейла Кнотт... Нет. Не знаю... Как никого нет?.."

Потом он вернулся, но маленькая Шейла уже спала, прямо за столом, прижав щеку к кружевной скатерти.

Они снова плыли по реке. Теперь она сидела впереди, а Мартин пытался поймать рыбу, бросая с кормы самодельную снасть. Запасы подходили к концу, и свежая еда была бы очень кстати. Вскоре ему удалось найти удачный способ насаживания личинки на шип дикой розы, и на брёвнах забилось несколько полосатых окуней.

Они сплавлялись примерно со скоростью идущего человека, но река петляла, что удлиняло путь. С другой стороны, они не останавливались, как обычно останавливаются путники, и не замедляли шаг от усталости. По расчётам получалось, что они должны скоро достигнуть ярмарочного поля. В праздники оно становилось шумным и пёстрым. Торговцы ставили шатры, укрывавшие от солнца и дождя, стараясь пестротой не отстать от соседей. А в шатрах было столько всего! Самый чудесный был шатёр булочника, в нём продавались кренделя и сладкие петушки на палочках. Отец всегда брал ей одного петушка, и всегда спрашивал маленькую Элис, какого цвета. А она неизменно выбирала жёлтого, как солнце.

Шейла никогда не ездила с ними на ярмарку.

Мысли Элис от ярмарки перешли к матери. Элис не сразу поняла, что Шейлу убили селяне. Этого никто ей не говорил, даже отец, обходя молчанием не только эту тему, а вообще саму Элис. Она ещё какое-то время ходила за скотиной, понимая, что стареющий отец нуждается в её помощи, но потом, видя, что он избегает её, тоже стала его избегать. Сначала их общение состояло только из бытовых фраз, необходимых для ведения хозяйства. Но потом они стали обходиться и без них. Элис всё больше проводила времени вне дома, гуляя по окрестному лесу, собирая грибы и коренья, стараясь не попадаться на глаза селянам. Это было несложно, поскольку в это время года обычно мало кто покидал деревню. Было некуда ходить, кроме сенокоса и ярмарки, только дети иногда собирали землянику и древесных жуков, но Элис ходила дальше.

С тех пор, как Шейла умерла, Элис не была на ярмарке. Возможно, если бы она попросилась, отец бы и взял её. Но мысль о длительной дороге вместе не радовала её.

Однажды отец вернулся с ярмарки пьяным. Править лошадью отец не мог, вожжи тащились по земле, а сам он валялся в телеге. Лошадь сама привезла его домой. Элис распрягла лошадь и увела в сарай, а отца так и оставила лежать в телеге до утра: летняя ночь была тёплая.

После этого случая Элис стало совсем ненавистно находится рядом с ним, и она больше не появлялась в доме.

Ярмарка давно скрылась за поворотом реки. Больше поле с остатками торчащих в небо шестов — всё, что осталось от ярких шатров. И никого. За холмом лежала совсем маленькая деревня. Когда-то давно она даже имела своё название — Прилучье, потому что река делала в этом месте большую петлю, излучину. Но теперь все говорили "Ярмарка". Родник в лесном овраге, аккуратная дорожка, выложенная камнями и два дома с соломенными крышами. И в стороне дом побольше — трактир и гостиница. Раз в месяц поле оживало, наполнялось телегами, из трактира доносился смех и ругань, слышные у самой реки. Но сейчас было совсем тихо. Зимой ярмарки обычно не проводились, селяне сидели по домам, проводили короткие зимние дни за починкой плугов и телег, а по вечерам собирались у огня за ужином... Как далеко это сейчас.