Как всегда, в семь я выключил телевизор, настроил приемник на короткие волны в диапазоне двадцати пяти метров и занялся ужином. Сегодня я решил уйти отсюда. Из квартиры, в которой так хорошо одному. Из мира, в котором так трудно одиноким. В холодильнике останется кое-что из продуктов. Здесь, в провинции, туговато с продуктами. Почти все, что удается произвести, отправляется в крупные центры. Остальное попадает в холодильники граждан, не имеющих желания простаивать в очередях свободное от работы время. Отключить холодильник или нет - вот в чем вопрос. Если отключен холодильник и задраены окна, значит, ожидать хозяина бесполезно. Знаю точно, что возьму с собой ключ от входной двери. Как память, например. Фетиш. И вообще, Кэтрин сказала, что и могу вернуться. Что я захочу вернуться.

Кэтрин...

Проглотив ужин, состоявший из яичницы с салом и помидорами, черного хлеба с тонким слоем сливочного масла и большой кружки холодного кваса, я продолжаю излагать на бумаге мысли человека здравомыслящего и думаю о Кэтрин. Неприятное ощущение в месте инъекции исчезло, и теперь я могу застегнуть джинсы на пуговицу. Тело расслабляется - следствие ужина и мыслей о Кэтрин.

Робинзон Крузо окрестил спасенного им аборигена Пятницей по той причине, что в пятницу избавил его от съедения каннибалами. Я встретил Кэтрин в подъезде - она грелась у змеевика батареи - и предложил погреться в моей квартире горячим чаем. Она согласилась, вошла в обитель холостяка и увидела на диван-кровати открытый на иллюстрации-вставке роман "Прощай, оружие!". Уходя, я оставил его открытым на иллюстрации, изображающей сестру милосердия Кэтрин Баркли. Когда я вошел в комнату, барышня, подперев голову руками, рассматривала будущую жену лейтенанта Генри глазами художника О.Верейского.

Я присел у ног барышни и посмотрел ей в лицо. Невольно воскликнул:

- Черт возьми! Кэтрин...

- Кэтрин? - Она пожала плечами. - Пусть будет Кэтрин.

Я достал из серванта два высоких узких стакана тонкого стекла с гоночными автомобилями - красивая и практическая память о первой любви - и открыл на кухне банку сока. Наполнил стаканы на три четверти березовым соком, бросил в каждый по две вишни из варенья, выдавил остатки сока из подсохшей на срезе половины лимона и добавил медицинского спирта из стограммового аптечного пузырька. Опустил в жидкость две соломки. "Что же это происходит? - подумал я. - Вот сейчас, в моей квартире, со мной, человеком здравомыслящим и общительным, но не имеющим возможности общаться?"

Так я познакомился с Кэтрин. Так я назвал ее Кэтрин.

Вы знаете, Н.Н., как редко человек придает значение своим словам. Когда его дела подтверждают ранее сказанное им же, он непременно воспользуется случаем связать слово и дело как нечто само собой разумеющееся. Сами представляете, как порой хочется быть хорошим. Честным. Справедливым. Положительным героем, короче говоря. Я не мог предполагать, чем для меня обернется мое приглашение ей заходить в любое время суток. Почему я так сказал? Может быть, оттого, что, просидев у меня всего час, она вдруг поднялась и заявила, что ей пора уходить? Не знаю... Я просто сказал:

- Заходи, когда захочется. В любое время суток, ладно?

Она ничего не обещала и просила не провожать. Да черт с тобой, подумал я на пороге. Вслух сказал: "Чао, бамбино!" Каждый ходит своей тропинкой. Она скрылась с глаз моих, а я побежал дальше, туда, где мы встретились с Вами впервые за несколько лет знакомства на официальном уровне, - побежал на встречу единомышленников. По дороге припал к ручью и жадно пил. (Самое яркое впечатление в жизни - утоление жажды. Болезнь такая...) А вскоре пошли один за другим праздники: Новый год, день служивых, день женщин мира. Праздники, работа, зарплата...

Каково было бы Вам проснуться среди ночи от подсознательного чувства постороннего присутствия и увидеть сидящую на постели женщину, с которой вы всего-то выпили по бокалу однажды полгода назад? Вы улыбаетесь? А мне было не до веселья.

- Кэтрин? - Кажется, я отодвинулся к стенке. Или отпрянул.

Она растянулась на постели. Вздохнула. Вздох ее был похож на тихий стон.

- Можно мне немного поспать? Ты ждал меня, правда?

Она уснула! Не раздеваясь. Я и сам порой засыпаю одетым. На вижу смысла стелить постель, которую через несколько часов придется убирать. Да и что стелить: белую простыню, белое покрывало? Спешите насладиться белизной мирного и сытого времени, дорогие граждане! Не приемлю также подушек и перин. Но со стороны Кэтрин было явным свинством ложиться одетой в чужую постель. Она сонным движением потянула на себя легкое покрывало, заменявшее мне одеяло. И сразу же окунулась в сон. Ни "здрасте", ни "извини". Барышня без предрассудков. С этим у них там, видимо, нет проблем. Где у них? Черт возьми, не надо только приписывать молодой особе умение проходить сквозь стены. Я мог просто забыть захлопнуть дверь...

Что же ты собой представляешь, существо с жесткими волосами и губками бантиком? Откуда ты и зачем здесь? Я совсем не знаю тебя, но интуитивно доверяю. Почему? Быть может, чувствую в тебе нечто не от мира сего? Нечто... Все красивое с вуалью тайны влечет меня к себе. Чепуха! Самая что ни есть обыкновенная советская женщина. Вот я тебя сейчас поцелую...

Всю оставшуюся часть ночи я бодрствовал рядом с крепко спящей Кэтрин. Собирался ее поцеловать, но почему-то не поцеловал. На рассвете, обретя наконец веру в завтрашний день, я задремал. Не могу знать своей дальнейшей судьбы, но предполагаю, что в то утро я последний раз уснул со спокойной душой. Самая что ни есть обыкновенная...

Вскоре я понял, что обманываю себя.

Впрочем, обманывать себя - дело привычное. Другое дело, когда тебя не посвящают. Просто приходят, одаряют лаской и, получив ответную, уходят без прощальных слов. Только поцелуют, скользнут в ванную и не вернутся. А я лежу в постели с открытыми в зашторенную темноту глазами, курю и стараюсь ни о чем не думать. Если отбросить человеческую гордость и не вспоминать о неоконченной рукописи во втором ящике письменного стола, можно сказать, что, в принципе, я не так уж плохо устроился. Скорее даже неплохо. Не каждый имеет такую Кэтрин. Жизнь прекрасна!

Вот только вспыхивающий в ночи огонек сигареты напоминает мне о том, что дела вовсе не так хороши. И даже вовсе плохи. Труба дело. Все равно как саркастический голос с задних рядов, подпускающий дегтя в мед общего согласия на собрании.

Пятьдесят три дня прожил без сигарет. Почувствовал вкус свежего воздуха, запах весны. В ту ночь сорвался. Распечатал пачку ленинградского "Мальборо", которую из принципа держал нераспечатанной. Закурил. И потом курил "Мальборо" в каждый визит Кэтрин. Пачки хватило ненадолго - Кэтрин зачастила с визитами. Майские праздники мы встретили вдвоем. Через месяц отметили мое двадцатипятилетие. Четверть столетия и половина жизни. Полжизни - ничего не сделано. Такую дату следовало отметить подобающим образом. Собрались друзья. Подняли бокалы в честь новорожденного. Торжественная часть длилась недолго. Гитара, которую я держу для умеющих играть на этом сплачивающем компанию инструменте, прервала нежным плачем голоса ораторов. Гитара напоминала всем, что на свете существует что-то более ценное, чем двадцатипятилетие, отмеряющее для больного человека половину жизни. Гитара пошла по кругу. Гитару мы все любим - даже если не можем ничего исторгнуть из ее струнной души. Интересно, подумал я тогда, любит ли Кэтрин гитару? И какие песни любит Кэтрин?

В одиннадцатом часу, когда уже стемнело, гости стали прощаться. Говорили, что все было хорошо, что я отличный парень и что мне пора жениться. Да, да, говорил я, всего хорошего. Спокойной ночи. Будьте здоровы! Непременно. В следующий раз, конечно же, у вас, дорогие и любимые мои... м-м... чмок!

Я поставил в сервант чайный сервиз, вымытый женщинами перед уходом, и выскочил во двор с мусорным ведром. Высыпав мусор в бак, остановился у распахнутых дверей подъезда. Я стоял один: курил и смотрел на звезды. Облачко сигаретного дыма охватило никотиновой туманностью несколько звездочек на темном-темном небе. Вон там - или нет, вон там, возле той звезды, живет Кэтрин. Ходит босыми ногами по щиколотки в плазме, шевелит короткими пальчиками в плазменных струях, вылавливая там маленькие сгустки вещества с чудовищной температурой, и думает о гуманоиде, который сейчас стоит у подъезда безликой многоэтажки, построенной двадцать лет назад в районе Млечного Пути, на Земле, и грезит о маленьких, с розовыми ноготками пальчиках Кэтрин. Сейчас Кэтрин выйдет из плазменной заводи и окунется в межзвездный холод. Усладив тело контрастной ванной, ринется вниз по незримому лучу, проложенному моим взглядом от Земли к вон той звездочке. Она будет скользить к Земле с головокружительной высоты, оставляя во Вселенной вскипающий след. За мгновения своего пути Кэтрин невольно создаст еще одну черную дыру, взорвет сверхновую и приведет в бешенство утихшие магнитные бури. Она ничего не заметит, ибо будет скользить с закрытыми глазами и замершим сознанием. А я буду ждать ее, заволакивая звезды облачком сигаретного дыма...