Хороший.

Двери закрываются, следующая Проспект Мира.

А вдруг, а вдруг дочка сама сейчас не в Москве, а где-нибудь заграницей. В Турции или в Эмиратах. Почему в Турции? Потому, наверное, потому что сама туда уже второй год хочу, да все денег не собрать. Вобщем, лежит он один-одинешинек.

Температура под сорок, бронхит, он от кашля аж бардовым цветом наливается, глаза из орбит, а в молочный за молоком ему и сходить некому. И вот он звонит старой своей брошенной жене. Приезжай, помоги… Совсем я дура обалдела вконец. Бред какой-то. Сейчас на Проспекте Мира выйду, свежего воздуха глотну, а то от кислородного голодания мозги совершенно набекрень. …

Вот, жалость то какая! С одной стороны хорошо, что машину из ремонта получил, а с другой стороны, жалко, что с той женщиной в метро больше не увижусь. Привык мечтать о ней уже. А привычка – вторая натура.

Стою в пробке. Справа пространство освободилось, вырулить что-ли в правый ряд?

Там вроде как побыстрее движутся… Нет, не успел. Гады, никогда никто у нас никого не пускает. Пускают только если пугнуть, но для этого необходимо иметь большой страшный автомобиль на подобие немецкого танка "тигр". Для роли танка "тигр" на наших дорогах годится "хаммер" или, на худой конец "лэндкрузер". А на моём "ланцере" разве кого испугаешь? Только разве если уж очень пугливую женщину на "жигулях".

Эх, где же моя давешная женщина из метро?

Как бы было хорошо везти её теперь на работу. Сиделя бы она сбоку от меня, дремала бы под болтовню Доренки с Пикуленкой, а я бы любовался бы ею…

А знаете что!

Завтра буду ждать ее в Свиблово. Она ведь там садится? В девять тридцать? Вот и буду там ее ждать возле входа… Караулить буду.

И подвезу.

А что?

Лететь решили не сразу в Ниццу, а сперва до Парижа, а оттуда уже поездом Тэ-Жэ-Ве на юг Франции в Марсель, там взять машину и до Ниццы вдоль берега моря. Не могут наши женщины без Парижа.

В "Лютеции" еще из Москвы для них были заказаны три номера. Двухкомнатные апортаменты Вероники в бельэтаже оказались самыми парижскими по духу, даже с балконом, выходящим на Шонс Элисэ, и для Сухинина с Баклановым нашлись два одноместных – поскромнее на третьем этаже (по-французской системе исчисления – на втором) без балкона и с окнами на боковую рю де Франсуа Премьер.

– Что можете посоветовать? – спросил Бакланов лощеного ресепшиониста.

Все переговоры с персоналом взял на себя Андрюха. С его американским паспортом и беглым английским языком, это было проще. Новых богатых русских тут во Франции не очень то любили.

– В зале Берси, это в Берси-Виляж, сегодня концерт Джеффа Линна, у меня есть билеты для вас, – улыбнулся ресепшионист.

На его французский манер имя Джефф свучало как "Геоф". Впрочем, как и Ричард Гир в его прононсе слышался как "Ришар Жир", когда он посоветовал сходить на Шонс Элиссе в киношку на новый американский боевик с "Жир Ришар" и с "Жанифэр".

Рисепшионисту наверное казалось, что богатому американцу с голландской фамилией "Бак-Ланнофф" было бы приятно здесь в Париже посмотреть именно американскую картину.

– Спроси его, где самые дорогие магазины, – из своего кресла в холле по русски крикнула Вероника.

– Самые лучшие магазины для мадам на улице Риволи – "фёр", "бижу", этсетера, этсетера, – со сладкой улыбкой промурлыкал рисепшионист.

Заказанное такси ждали буквально минуту.

– Это чисто ваш русский выпендреж покупать на Риволи, – обратясь к Веронике в пол-оборота с переднего сиденья Мерседеса выговаривал Андрюха, – в Карефуре в Дефансе или в том же Берси-Вилаж ты купишь теже тряпочки и "бижу" вдвое дешевле.

– А ты уже не русский! – патетически воскликнула Вероника, – и пяти лет не прошло, как в Америку уехал, уже стал стопроцентным евреем с Брайтон Бич.

– Я живу в районе Сентрал Парк, – обидевшись буркнул Бакланов, – смешать Сентрал Парк с Брайтон Бич это все равно как перепутать Рублевку и Свиблово.

Сухинин сидя рядом с Вероникой и вдыхая ее ароматы, молчал в тряпочку.

Он был словно в трансе.

– А поехали сегодня ночью сперва в Максим, а потом в Мулин Руж! – в качестве акта примирения предложила Вероника.

– А как же Геоф Лиин? – за Бакланова нарушил тягостное молчание Сухинин.

– Плевать на этого Линна, – своей легонькой ладошкой махнула Вероника, – что мы не русские что ли! Вот пускай Бакланов на него и идет.

– Ага, на все три места разлягусь там, покуда вы в Максиме будете расстегаи, икру и гурьевскую кашу кушать, – все еще не оборачиваясь, прошипел Бакланов.

– Поужинаем у Максима, а потом в Лидо и в Мулин Руж, – примирительно дотронувшись до андрюхиного плеча сказала Вероника.

– И чего вам бабам сдались эти Лидо с Мулин Ружем! – воскликнул Бакланов, – такой местечковый моветон, все рассчитано на дураков-япошек и на таких вот вроде вас, на русских с даровым баблом.

– А сам то кто? – снова задиристо вскинулась Вероника, – без году неделя американец.

– А я помню, фильм такой забавный был в советское время, Пашка-американец, – снова возник Сухинин, – там наш советский паренек пожил чуток в Америке и вернулся социализм строить.

Сухинин млел, локтем и чутким к теплу плечом чувствуя волны инфракрасного и ультрафиолетового излучения, исходившие от тела Вероники.

Он не дотрагивался, но знал, что бок и живот ее восхитительно податливы и свежи.

– Смотрел я эту советскую херню, – хмыкнул Бакланов, – никогда в России не умели делать кино и не научатся никогда.

– А как же Эйзенштейн? – возмутилась Вероника, – твои голливудские евреи все у Эйзенштейна учились.

Сухинин не слушал, что отвечал Веронике Бакланов, Сухинин закрыл глаза и впал в нирвану, правым плечом ощущая потоки ультрафиолета, исходившие от низа живота Вероники.

Кстати…

Он никогда не видел ее груди.

Какие у нее соски?

Как у аспирантки Виктории Пицай?

После окончания Горного Сухинин распределился в один из питерских институтов, занимавшийся геологоразведкой и инженерными изысканиями. Распределение было осенью в сентябре, когда сезон полевых маршрутов уже заканчивался, и партии возвращались в Ленинград, чтобы пересидеть зиму на камеральных работах, обрабатывая данные или просто не просыхая в перманентном пьянстве. В экспедицию Сухинин попал только весною следующего года.

Ему и на четвертом курсе тоже приходилось выезжать в экспедицию и ходить маршруты, копая шурфы и закопушки, пробуривая скважины или взрывая тротил и вслушиваясь потом в эхо земли, сидя на приборах геофизики… Однако такого, что он увидал в институте, видеть ему еще не приходилось. Все-таки, в институте он видел только витрину геологии, а ее задний двор он увидал только теперь.

– Все начальники партий всё воруют, – поучал Сухинина опытный техник-геодезист Саша Востряков, – начальник партии, – говорил он назидательно, – лицо материально ответственное, он получает и продовольствие, и спирт, и патроны к винтовкам, и горючее для вездеходов, и всё-всё-всё, включая и деньги на непредвиденные расходы. Потому начальник партии и с пистолетом по тайге ходит, потому что при нем денежный ящик и всё такое.

Сухинина по детски восхищало то обстоятельство, что начальникам партий выдавали не карабин, как геологам, ходившим по тайге в опасные маршруты, а пистолет ТТ или револьвер Наган.

– И потому, что у начальника партии и деньги и спирт, ему все девки дают, он любую берет, какую хочет, – доверительно рассказывал Саша Востряков, покуда они часами стояли на институтской лестнице и курили.

Часто в институт приходило нашествие бородатых мужичков в непременных черных овчинах и не-по питерской погоде в меховых унтах, которые раньше Сухинин видал разве что только в кино про полярников.

– Это наши рабочие, бурильные мастера и бригадиры, – пояснял Саша, – им сразу все деньги под расчет не выдают, чтобы не пропили, а там в поле им вообще не платят, зачем им там деньги! Поэтому они теперь вот и ходят за начальниками партий, да за начальниками экспедиций, недоимки выколачивают.