Но главное. Но главное, ему всегда хотелось наверстать упущенное и недополученное сияние невидимого света, тайным, ощущаемом только им, исходившего от Вероники. От ее тела, от ее лица.

И гуляя по ночному Ленинграду, дыша его стопроцентной холодной влажностью и не желая при этом укрывать шарфом свою горячую нараспашку грудь и упорно, не взирая на первый снег не желая надевать шапки, в самых сильных и искренних своих мечтах, он хотел чтобы она сопровождала его во всех его прогулках и гулянках. И делила бы с ним радостные детские восторги вернувшегося ленинградца, улыбающегося львам на Биржевом мостике и пьяно желающего облобызать коней на Аничковом мосту.

А она вряд ли поняла бы его.

Потому что не уезжая и не теряя, нельзя понять радость возвращения и обретения.

Нельзя понять, что опьянение городом возникает только после долгой с ним разлуки.

Но тем не мене, он всегда мечтал о том, чтобы Вероника была рядом. Не там – в тундре, где ей не место, а здесь, в Питере, когда он с полными карманами денег возвращается в город с далекого Таймыра.

Как-то он пришел на вечеринку к Пузачёву. Был его Пузачева День Рожденья. Он опоздал. Пришел на час позже назначенного. Почему-то решил, что так будет удобнее. Удобнее встретиться с ней, с Вероникой.

Еще на лестнице было слышно, как в квартире гремела музыка.

Он снял пальто и бросил его на пол, потому как вешалка и так была беременна двумя десятками курток и шуб. Сунул в руки пьяному Пузачёву бутылку дорогого коньяка и холодный с улицы прошел в гостиную. Там была она.

Сухинин выпил предложенную штрафную, какая-то девушка заботливо наполнила его тарелку шпротами и оливье. Выпитый коньяк и квартирное тепло разогнали разбушевавшиеся старые дрожжи, и он опьянел. Сильно поплыл головой. По кругу, по спирали, по диагонали, потом вверх и вниз…

Та девушка, которая подкладывала ему оливье, пригласила Сухинина на танец.

Скупой мужской слезою рыдал медленный Род Стюарт. И не дожидаясь, покуда музыка доиграет, Сухинин вдруг резко разорвал кольцо нежных рук, сомкнувшееся у него на затылке и побежал рыская по закоулкам квартиры, побежал искать её. А как известно, кто ищет, тот находит.

И он нашел.

В v-образном развале её белых нежных стройных ножек увидал грубую жопу…

Жопу Пузачёва.

Интересно!

Некоторые считают, что фактически пережив своего врага, они тем самым как бы совершают акт мести… Но разве так? Разве это правильно?

– Знаешь, как по французски расшифровывается Тэ-Жэ-Вэ? Думаете, "Тран Гранд Витэсс"* – Бакланов с задорной подковыкой поглядел на Сухинина и Веронику, – на самом деле это расшифровывается, как "Тран де Гранд Вибрасьён"** Сказал, и сам засмеялся своей шутке.

Сноски:* Tran Grand Vitesse – Высокоскоростной поезд ** Tran Grand Vibration – Поезд большой тряски Хотя, едучи от Парижа до Марселя, Сухинин особой тряски не почувствовал. Зато почувствовал невидимые лучи, что исходили от тела и лица Вероники. А сама Вероника совершенно по-детски спала в своем кресле, спала наклонив свою белокурую головку на выступ подголовника. Губы ее были слегка разомнуты, и Сухинин, вглядываясь в ее лицо, казалось даже видел потоки воздуха. Холодные, втягиваимые ею со вздохом, и теплые, исходящие из её лёгких при выдохе.

Шиза, – подумал Сухинин и принялся глядеть в окно.

Бакланов не спал. Он все время нес какую-то чепуху.

– Знаешь, в Америке врачи не рекомендуют мужчинам, кому за сорок пить молоко, – трендил Бакланов свою нескончаемую белиберду, – а я вот врачей не слушаю, и пью, потому что в молоке кальций, а кальций, если его не давать организму, вымывается с мочой и тогда возникает угроза остеопороза, и как следствие опасность перелома шейки бедра.

– Боишься помереть, – усмехнулся Сухинин.

– Боюсь не помереть, а боюсь остаться привязанным к креслу каталке инвалидом, – парировал Бакланов.

– Наверное, до старости трахаться хочешь, – снова усмехнулся Сухимнин.

– Именно хочу, – кивнул Бакланов, – потому что лучше трахаться, так как в этом есть истинное качество жизни, чем жить иллюзиями и онанировать, как ты.

– А я понял, что означает фамилия Бакланов, – сказал Сухинин.

– Ты уже говорил, – отмахнулся Бакланов, – ты говорил про своих зэ-ка.

– Нет, я и без моих зэ-ка сам понял, – сказал Сухинин, – бакланить, это молоть всякую чепуху, вроде тебя.

Они замолчали и сохраняли молчание вплоть до самого arrivait.

Yellow River Он окликнул меня. Я не обернулась. Не обернулась, потому что не оборачиваюсь на окрики вроде "эй ты" или "постой, девушка". Хотя, а как он еще должен был меня окликнуть, если не знал, как меня зовут? Заорать типа "эй, девушка из вагона метро, о попу которой я так привык отираться"?

Вобщем, он догнал меня, когда я уже спустилась в переход, догнал и схватил за локоть. Я даже перепугаться толком не успела. А он – герой. Он так самоотверженно бросился меня догонять, что даже машину свою не закрыл.

Сперва он минут пять извинялся, потом минут пять уговаривал поехать с ним…

Смешная история. Сперва испытываешь к человеку брезгливое равнодушие и подозреваешь его во всех тяжких, потом проявляешь какое-то любопытство…

Неужели и правда, все браки и все любовные альянсы предопределены на небесах?

Все-таки мы бабы народ одинаково бездарно глупый и дешевый. Уговорил он меня сесть к нему в машину. Потому что с утра, какой женщине не захочется подремать на мягком теплом сиденье иномарки, нежели стоймя трястись в переполненном вагоне метро и еще бегать по этим длинным коридорам на станциях пересадок?

Уговорил.

И где она наша патентованная осторожность?

Сама же поперву подозревала его в том, что он чуть ли не сексуальный маньяк, а теперь по доброй воле без принуждения села к нему в машину! Никакой рассудочности нет у бабы! Никаких мозгов, одни только чувства и эмоции.

Как увидит баба иномарку, так и разомлевает…

Я ее караулил во все глаза глядел, едва не проглядел.

С работой уже решил – хрен с ней с работой, опоздаю на час, сошлюсь как всегда на пробки, у начальства тоже автомобили, все в этом солидарны.

И едва её не проглядел.

Засёк её курточку и беретик уже со спины, уже когда она стала спускаться вниз по ступенькам в подземный переход. И тут, словно молодой олень, откуда только прыть, да силы взялись? Выпрыгнул из машины, перемахнул напрямую через парапет, словно пэтэушник молодой, и что самое смешное и нелепое, как заору что-то такое немыслимое, типа "эй, постой, эй, не уходи"…

Её зовут Лёля.

Хорошее имя. И очень ей подходит.

Она работает в центре возле Трёх вокзалов в высотке Министерства Транспортного строительства на Садовом кольце.

Я когда прикинул, как мне ехать, подумал, что вряд ли мы на машине доедем быстрее, и побоялся, что она не согласится. Но она согласилась. Как это было здорово! Как это было чудесно! Это была самая большая удача моей жизни в этом году. А может, и не только в этом году, а самая большая удача вообще всей моей жизни?

А знаете, на работу она в этот день не опоздала!

Я по проспекту Мира до Сухаревской доехал почти не простояв нигде. А по Садовой мы до ее Высотки домчались буквально за пятнадцать минут. Когда она уже собиралась выходить, я взял-таки у нее номер мобильного телефона. Сказал, что завтра за ней утром обязательно заеду в Свиблово и заверил ее, что мне это совершенно по пути. Она засмеялась и кокетливо так заметила, что мол, к хорошему быстро привыкают.

Это я хороший?