Архимандрит стал выбираться из-за стола:

- Чего-то ты недоговариваешь, молодец. На богомолье ходил, а как молиться - щепотью аль двухперстно - не разумеешь.

Бориска с тоской оглянулся на Фатейку, потом на дверь: дерака дать, что ли? Кажется, не то наплел.

- Ин ладно, бог с тобой, - сказал настоятель, - но нехорошо, недобро творит архимандрит соловецкий. Надо выполнять решения московского собора. Письмо с собой, не выкинул по дороге?

Глаза архимандрита глядели так сурово и требовательно, что Бориска, не мешкая, достал челобитную.

Отец Никанор принял грамоту, не срывая печати, положил на стол.

- Ведаешь, что в ней?

- При мне читана.

- Добро. Но вот какое дело... Патриарха Никона с нами нынче нет, но есть всесвятейший собор. Ты же свое свершил - молодец. За грамоту не бойся и можешь с чистой душой ступать в обрат. Однако опасайся: ежели знает тот подьячий, где живешь, то домой не вертайся - сцапают, вздернут на дыбу, кости будут ломать. А тебе это вовсе без надобности.

- Куда ж мне теперя? - растерялся Бориска. - Домой нельзя, в Соловки тож.

- В Соловки? - отец Никанор сел к окну, подумал. - Зрю, неискушен ты, молодец, и, видимо, нет в тебе хитрости, свойственной изветчикам. Однако хоть ты и сер, да ум у тебя волк не съел. Жаль, коли загинешь... И все же ступай на север, найди место потише, пережди мало. К примеру, в Колежме усолье есть тихое и приказчик там, Дмитрий Сувотин, пристойный старец. А годичка через два объявись в Соловках.

- Зачем? - недоумевая, спросил Бориска.

- Придешь - не пожалеешь.

Оставшись один, отец Никанор снова сел было за работу, но отложил перо и закрыл книгу: не до нее сейчас. Сильно потер лоб ладонью, задумался, поглядывая на помятый свиточек.

"Видно, худо стало на Соловках, потому как Илье приходится силу применять к собору. Нашлись и там Никоновы доброхоты, и не дураки к тому же: Илья на них с палкой, а они - челобитную. Но нет теперь Никона, жалобиться некому...

Что говорить, замахнулся Никон далеко: исправления церковных обрядов и книг по греческим подлинникам очень нужны Алексею Михайловичу, дабы объединить русскую церковь с православными церквами Украины и балканских славянских стран. Вслух-то о том не говорят, да и не каждому это уразуметь дано. А Никон царскую мысль на лету схватил, однако тут же и зарвался, присвоил титул Великого Государя и пытался сам дела государственные решать, без царя. И на том разъехалась у него с Алексеем Михайловичем дружба-любовь. А ныне же Никон престол патриарший покинул1 и разом всем насолил: такого еще не бывало, чтоб на Руси церковь оказалась беспризорной. Собор не ведает, что дальше делать. Одни бояре ошалели от радости, другие в затылках чешут. В церкви смута: разве что ножами не режут друг друга в беспамятстве епископы. Дал им задачу Никитка Минич... Ну да бог с ними, с епископами. Надобно думать, как же дальше самому быть..."

Отец Никанор поднялся из-за стола. Глядел в пространство, ничего перед собой не видя.

"Ах ты, господи, ум за разум заходит, когда мыслишь о том, что потерял... Свято место не бывает пусто. Пока словесный огород городили с боярами Морозовыми, тестем царским Ильей Даниловичем да Салтыковым, клобук патриарший оказался на голове Питирима Крутицкого. Осталось руками развести: голова-то у того хоть и не умна, да высока - теперь до клобука не дотянуться долго.

Больно уж короткую жизнь дает бог людям, иной ничего в ней не успевает. А ведь как все близко было! Ныне один путь остался: начинать сначала и борзо. Соловки! Там народ свой, суровый и твердый, коли захотятподдержат. В боярах опора тоже требуется, бояр забывать нельзя: смерды в архимандриты не ставят. Только б сесть на Соловки да заварить кашу, а там само покатится. Надо в Соловки, надо..."

Совсем разволновался отец Никанор. Легким шагом прошелся по келье, толкнул створки оконницы. За стенами монастыря поднимались густые рощи, но листва на деревьях съежилась, омертвела. Архимандрит подумал: "Злосчастный год - ни урожая, ни надежд. А грамоту прочесть надо. Все сгодится в грядущем - и дела, и имена".

Он дунул в серебряную свистелку. На пороге появился служка Петров.

- Фатейка, беги на конюшню, вели запрягать.

- Куда ж ты, владыка, на ночь-то глядючи! Дороги нонче опасны.

- Сам соберись да возьми охраны с пяток людишек. Поедем к Морозовым...1

Глава вторая

1

У Нила Стефанова брали недоимки. Два выборных сборщика выносили из амбара шестипудовые мешки с рожью - жалкий запас на зиму, - укладывали на подводу. За ними зорко следил, поминутно заглядывая в амбар, приказчик Афанасий Шелапутин. Выпятив нижнюю слюнявую губу, он старательно отмечал свинцовым карандашиком на гладкой дощечке каждый мешок. Сборщики работали молча, нехотя.

- Хватит, что ли? - спросил один, проводя тылом ладони под пушистой бородой.

- Помалкивай, - сказал приказчик, - знаю, сколько брать.

- Да там и осталось-то всего ничего. Помрут зимой...

- Носи! - прикрикнул Шелапутин.

- Эх, наш Фаддей - ни на себя ни на людей! - сборщик махнул рукой и полез в амбар.

Сам Нил Стефанов, прислонившись к бревенчатой стене, немигающими глазами смотрел на бурое поле, над которым хрипло галдели стаи ворон, на дрожащую в сыпавшейся мороси сизую полосу дальнего леса. После несусветной жары пали холода. Всю ночь хлестал ливень, а к утру, обессилев, он превратился в нескончаемый мелкий дождь. Этим летом так и не дал господь жатвы. Все, что удалось собрать, едва позволило бы дотянуть до весны. Немало зерна погибло в поле, пока скрепя сердце работал Нил по четыре дня в не делю на помещика Мещеринова, а теперь тот велел вернуть лонешний2 долг...

Хлюпала, чавкала под ногами сборщиков жидкая глина. Рассыпанные зерна светились в ней, как крупинки золота. Нил нагнулся, поднял одно зернышко и растер его крепкими мозолистыми пальцами. Не будет у него в эту зиму хлеба. Придется перебиваться с репы на брюкву вместе с женой и тремя ребятишками. Вон они, несмышленыши белоголовые, пригорюнились на пороге, глядят, как столетние старики. Неужто чуют, что их ждет?

Старший сын Евлашка кутался в ветхий отцовский армяк, прутиком выковыривал глину из лаптей. Обличьем он весь в отца: то же заостренное книзу лицо, широко расставленные серо-зеленые глаза, льняной волос. Помощник: и лошадь запрячь может и боронить выучился, даром что осьмой годок пошел; да вот силенок маловато и от худых харчей в рост не идет.

Евлашке было непонятно, почему хлеб, который он помогал убирать, куда-то увозит чертов Шелапутин, а тятька молчит, будто так и надо. И чего молчит! Евлашка шмыгнул носом, поднялся с порога и, путаясь в полах армяка, приблизился к приказчику.

- Ты зачем наш хлеб увозишь? - спросил он, сдвигая густые брови.

- Что-о-о?! - Шелапутин выпучил на мальца рачьи глаза. - А ну отойди, пока ухи не оторвал.

Евлашка не испугался, подбоченился:

- Попробуй-ко!

- Эй, Нил! - крикнул Шелапутин. - Укажи своему щенку место. Ишь, старших не почитает!

К Евлашке подбежала мать, ухватила сына за рукав, поволокла к избе.

- Не вяжись ты к нему, ироду! И впрямь уши отвернет...

Пышнобородый сборщик присел на приступок амбара, снял шапку, обтер подкладкой лицо. Второй остановился рядом, опустив голову, нарочито пристально разглядывая ладони.

- Всё, Афанасий, - проговорил пышнобородый, - в амбаре как опосля татар... Не подняться теперь мужику.

Шелапутин, недоверчиво косясь на сборщиков, заглянул внутрь сруба, потом, шевеля толстыми губами, подсчитал по дощечке и спрятал ее за пазуху.

- Десяти пудов недостает, то бишь двух мешков. - Он обернулся к Нилу: - Может, схоронил где? Отвечай!.. Не желаешь, значит... А вы что расселись, как на посиделках! Живо несите на подводу репу, брюкву, морковь...

- Побойся бога, Афанасий, - сказал второй сборщик, однако не глядя в глаза приказчику, - не по-православному это.