— Ты не изведешь ее тайным колдовством. Ты не тронешь ее, ты ничем не выскажешь своего недовольства. Она молода и несчастна. Она не знает, как себя вести. Она вызвала к себе хранителя сокровищницы Май и поручила ему сооружение обители вечности. Она и не подумала о том, что я уже обо всем позаботился. Бедная вдова!..

— А ты скажи ей! — воскликнула рассерженная Тии. — Пусть знает, что ты позаботился о вечном блаженстве своего господина.

— Наоборот, я не скажу ей этого. Пусть думает, что все делается именно так, как ей хочется. Так лучше!

Представ перед великой госпожой, Эйе был очень приветлив. Он спросил, как здоровье молодой вдовы и нет ли надобности в целебных травах, приносящих покой и хороший сон. Затем он сообщил царице, что отправляется на западный берег Хапи в заупокойный храм, чтобы принести щедрые жертвы умершему фараону. Он не говорил царице, что священнодействие произойдет при ней, и она поняла, что верховный жрец считает ее нездоровой.

Анхесенпаамон молча слушала Эйе. Она ни разу не посмотрела на него, ни разу ни о чем не спросила. Она не сводила глаз с изображения юного фараона на кресле и молчала.

Если бы она могла испепелить Эйе своим взглядом, она бы сделала это. Но она не могла даже словами выразить свой гнев. Как она была несчастна!.. Она знала, что никогда не сумеет сообщить всем подданным великого господина, возлюбленного Ра, о том страшном злодействе, какое свершилось в стенах дворца. После разговора с Анху царица уже не сомневалась в том, что Тутанхамона извели ядами. Она вспомнила все те случаи недомогания, которых было много и которые все чаще повторялись после того, как сам Эйе приносил фараону свое целебное питье. Ведь этого не было в первые два года после их женитьбы, когда Эйе не лечил фараона своими травами. Первые два года были счастливыми. Фараон был здоровым и веселым юношей. Он любил мчаться на своей колеснице по дорогам, ведущим в другие номы. Он часто устраивал охоту в своем заповеднике и бесстрашно убивал свирепых львов. Он любил молодое вино и радовался, когда при нем открывали запечатанные сосуды. Она вспомнила смеющегося Тутанхамона на пиршестве, когда он сам вскрыл сосуд с надписью винодела: «Год второй из дома Тутанхамона с Западного рукава».

«Всего второй год царствования, — говорил тогда фараон, — а ведь настанет день, когда мы откроем сосуд с надписью: «Год тридцать первый из дома Тутанхамона с Западного рукава». — «А может быть, мы устроим пиршество и в год пятьдесят первый царствования Тутанхамона», — смеялся хранитель сокровищницы Май. Тогда все было впереди, и жизнь казалась сплошным праздником. Почему-то совсем не приходили в голову дурные мысли. Все были веселы, все были добры. Старая Тии казалась приветливой и ласковой. Она любила говорить о том, как ей дороги дочери Эхнатона. А потом Тии стала злой и жадной. Все, все переменилось. И кто бы мог подумать, что все хорошее сразу исчезнет, уйдет, и, может быть, безвозвратно!

Анхесенпаамон думала об этом, глядя на изображение умершего и не слушая Эйе, который говорил ей о чем-то очень важном.

— Заказана золотая маска. Скоро сделают золотую колесницу. Готовы скульптуры богинь-охранительниц. Готовы драгоценные сосуды…

Эйе говорил, а царица молчала. Потом старый жрец ушел, и вслед за этим распахнулись двери, и главный писец Тутанхамона сообщил, что прибыли гонцы из страны хеттов и с ними целый караван даров. Думая о драгоценных дарах фараону для обители вечности, Анхесенпаамон спросила, что доставили от царя хеттов. И ей ответили, что хетты пригнали множество быков, привезли тюки мягкой белой шерсти для ткацкой дворца и доставили живых леопардов, которых пожелал иметь в своем заповеднике покойный фараон.

— Живых леопардов для царской охоты?

Великая госпожа всплеснула руками и горестно застонала:

— Не хочу видеть гонцов! Оставьте меня. О я несчастная!

Шли дни, и тысячи искусных рук трудились для обители вечности. Строители воздвигали в тайном месте усыпальницу. Управитель строительными работами, хранитель сокровищницы Май, дни и ночи проводил на Западном берегу Хапи. Ведь он обещал воздвигнуть обитель великолепия, а времени оставалось так мало, что едва ли можно было сделать самую скромную гробницу. Верховный жрец Эйе чуть ли не каждый день приезжал посмотреть, успешно ли ведутся работы, как идет бальзамирование фараона, все ли готово для прощальной процессии. Эйе очень заботился и хотел, чтобы об этом знали не только вельможи, жрецы и воины священных Фив, но и живущие вечно в царстве Осириса фараоны. Старый жрец требовал, чтобы повсюду были сделаны надписи, свидетельствующие о его великой заботе.

Анхесенпаамон совсем не заботилась о том, чтобы люди и боги знали и видели, как богато и пышно она проводит в царство Осириса своего возлюбленного господина. Но все ее мысли были заняты только одним: ей хотелось, чтобы в обители вечности Тутанхамона были самые дорогие, самые прекрасные вещи, какие могут создать искусные руки фиванских мастеров.

В царские покои великой госпожи то и дело приходили ювелиры, скульпторы, литейщики, художники, сверлильщики драгоценных камней, стеклодувы и мастера по обработке камня. Каждый день Анхесенпаамон рассматривала что-то, и каждая вещь рождала воспоминания о счастливых днях.

Она едва сдержала слезы, когда Анху принес ей драгоценный ларец для хранения бус, воротников и амулетов. На крышке ларца было дивное изображение юного фараона. Он стоял рядом с ней в беседке, увитой виноградными лозами и гирляндами цветов. Тутанхамон принимал у нее из рук букет лотосов и цветы папируса. Над головами счастливой четы была надпись:

«Прекрасный бог, владыка обеих земель, Небхепрура, Тутанхамон, князь южного Гелиополя, подобный Ра». «Великая жена фараона, владычица обеих земель, Анхесенпаамон, да живет она».

А как хороши боковые стенки ларца! Чудесное изображение напомнило Анхесенпаамон, как они ловили птиц и рыб. Но это было так давно, они были тогда такими юными и счастливыми!

«Ах, благородный Анху… Как он умен и искусен!»

— Ты угодил мне, Анху, — сказала, глотая слезы, царица. — Ты напомнил мне о счастливых днях моей юности. Они ушли безвозвратно… Пусть и в царстве Осириса мой великий господин вспоминает эти дни…

В один из печальных дней оплакивания великого господина, возлюбленного Амоном, Птахом, Аписом и другими богами всех номов Египта, Анхесенпаамон призналась своей невольнице из страны Куш, что тревога о будущем терзает ей сердце, лишает ее сна и покоя.

— Позволь мне сказать слово, великая госпожа. — Черный Лотос лежала распростершись у ног царицы и, обливая слезами золоченую сандалию, горестно вздыхала, стараясь своим сочувствием облегчить страдания великой царской вдовы.

— Гонцы хеттского царя Суппилулиума еще не уехали. Они могут оказать тебе великую пользу.

— Какую, Черный Лотос?

— Они могут передать правителю великой страны твое послание. А ты попросишь Суппилулиуму прислать тебе в мужья неженатого сына.

— А что будет, если об этом узнает Эйе?

— Он не узнает. Я передам твое послание в верные руки. Я дам награду. Все будет сделано тайно от верховного жреца. Разве невольница из страны Куш не может сделать доброе дело для своей великой госпожи?

— Дай мне папирус и краски, Черный Лотос. Я сама напишу свое коротенькое послание. Я не могу его доверить ни одному писцу. Ты права! Я должна воспользоваться пребыванием в Фивах хеттских гонцов, хоть и не хочу их видеть. Мое горе сделало меня свободной от церемоний. Вот с чем не согласилась бы старая Тии. Но мне все равно, мне безразлично, что думает обо мне старая Тии.

Анхесенпаамон взяла в руки хорошо отточенную палочку, окунула ее в чашечку с краской и написала:

«Мой муж умер, а я слышала, что у тебя есть взрослые сыновья. Пришли мне одного из них: я выйду за него замуж, и он станет владыкой Египта».

Указав день, месяц и год царствования Тутанхамона, великая госпожа свернула папирус в трубочку и велела невольнице запечатать, завернуть в тонкое полотно и передать незаметно надежному человеку. Она доверяла невольнице, но не прочла ей своего послания. Однако Черный Лотос знала, что в нем просьба прислать неженатого сына.