Но то, что увидел майор, заставило его в корне переменить свое мнение о штатском гражданине в фетровой шляпе и с двумя бутылками горючей жидкости у пояса.

Оборонительные сооружения, которые он увидел, не только были сделаны правильно с инженерной точки зрения, но больше того: они были сделаны со вкусом, с любовью. В блиндажах перекрытиями служили двухтавровые металлические балки.

— Это строительный материал, я для нового цеха готовил, — пояснил директор.

Все блиндажи соединялись телефонными проводами.

— Заводская подстанция в полевых условиях отлично работает, — похвастался директор.

— Сколько у вас рот? — спросил майор.

— А вот считайте. Токарный цех — раз. Столярный — два. Главного механика — три. Администрация — четыре. А вот — транспортники.

И директор повел майора на опушку леса, где стояли замаскированные грузовые машины, одетые в самодельную броню.

Вернувшись в блиндаж директора и высказав ему там свое восхищение, майор в заключение сказал со вздохом:

— Но все-таки это место вам придется уступить. По приказу командования наша часть должна располагаться здесь.

Лицо директора вытянулось. Он уже больше не улыбался.

— То есть, как это? Нет, уж извините. Мы этого места никому не уступим.

Майор молчал. Он смотрел в узкую амбразуру блиндажа на грозную, твердую линию укреплений, возведенную руками рабочих этой крохотной пуговичной фабрики. Потом протянул руку директору и сказал:

— Хорошо, будем соседями. Как говорится, плечо к плечу.

Выйдя из блиндажа, майор отдал распоряжение Силушкину усилить с флангов линию обороны и подготовить площадки для батарей. Повернувшись к директору, он сказал:

— В шестнадцать часов на командном пункте соберите командиров рот.

— Есть, товарищ командир, — бодро ответил директор. — В шестнадцать часов начальники цехов будут на месте.

1941

Старший сержант

Минувшей ночью здесь спали немецкие офицеры. Внезапным налетом их вышибли. Теперь в блиндаже расположился наблюдательный пункт гвардейской танковой бригады.

Возле блиндажа, на измятом и потертом до блеска жестяном сундучке с инструментом, сидел старший сержант Василий Игнатович Журочкин, уже пожилой человек с тяжелыми и жесткими натруженными руками.

Пехоту в атаке сопровождают санинструкторы, танкам в атаке сопутствуют иные лекари. Обязанность Журочкина — оказывать на поле боя помощь пострадавшим машинам. Как только с наблюдательного пункта заметят, что наш танк поврежден и экипаж не может самостоятельно устранить повреждение, Журочкин на танкетке мчится к раненому танку. А если артиллерийский огонь становится очень плотным, Журочкин подползает к танку, толкая жестяной сундучок впереди себя. Вот поэтому-то сундучок Журочкина выглядит местами таким потертым, словно его шлифовали наждаком.

Журочкин находится на фронте семнадцать месяцев. В октябре 1941 года, когда генерал Василий Степанович Попов защищал Тулу, обратив против гудериановских танковых колонн городские зенитки, Журочкин явился со своим жестяным сундучком и сказал кротко:

— Вы тут германские танки калечите, а что их починить можно и заставить своих же немцев бить, — это вам в суматохе невдомек.

Генерал яростно посмотрел на степенного мастера и отрывисто сказал:

— До этих танков у нас пока руки коротки. На их стороне остаются. Придется вам немного подождать, товарищ механик.

— А если я к ним на пузе подъеду? — спросил Журочкин, подумав. — Ведь добро пропадает.

Василий Игнатович Журочкин приспособился к танковой, тогда еще не гвардейской, бригаде, прошел с ней немалый путь. Недавно ему дали звание старшего сержанта. Получая погоны, Журочкин сказал:

— Теперь мне бороду сбрить, усы наружу. Дед — бомбардир, прадед — флотский. Родословная на сто лет в учете, как у графа. Мы, туляки, народ гербовый, старинный.

Так застенчиво скрыл мастер свою радость. Простодушие, мягкая, какая-то извечная доброта таилась в каждой складочке улыбающегося лица Журочкина. Тихий свет маленьких голубоватых глаз, воркующий и негромкий голос, своеобразные обороты речи создавали представление о человеке беспечном, ласковом и чудаковатом.

Журочкин вел суровый и подвижнический образ жизни. Он оставался ночевать тут же, подле машины, чтоб не тратить времени на хождение в тыл к землянкам, и уже с первой полосой раннего просвета в небе работал у поврежденной машины.

— Замерз к утру, — объяснял он ремонтникам, — ну и выскочил, чтобы погреться.

Ел он очень мало и всегда не вовремя. Пищу разогревал себе сам. Ходил целый год в одном и том же обмундировании: ватник, летние штаны. Но, несмотря на пятна, покрывавшие его одежду, выглядел опрятным. Так на нем хорошо и удобно все было пригнано.

С радостной готовностью он помогал другим в работе. В трудные минуты делился последним. Но стоило у него попросить, хотя бы на минутку, что-нибудь из его личного инструмента, как лицо Журочкина становилось твердым, злым, и он резко и всегда непреклонно отказывал.

Во время бомбежек или артиллерийского огня Журочкин вел себя с удивительным хладнокровием и осмотрительностью.

— Я в горячем цеху на прокатке работал. Там зажмурившись не походишь: враз руку или ногу оторвет. А ничего, ходил, щипцами помахивал. Один на двух станах. Как в цирк, смотреть приходили. Смертельный номер был.

И тот, кто ближе присматривался к Журочкину, постепенно понимал, что главной чертой в его характере было не простодушие, не чудаковатая наивность, а гордость. Своей гордостью мастера соперничал он с доблестью воинов и втайне самолюбиво соревновал свое умение с умением воинов.

Часто Журочкину приходилось прекращать ремонт и тут же садиться на место убитого механика-водителя или стрелка-радиста, или командира башни и бросаться в бой или оказывать помощь раненым.

— Текущий ремонт — пустячное дело, — ворковал Журочкин, ловко бинтуя танкиста. — В госпитале все присохнет и заживет, как положено. А вот машину вы мне разложили, прямо совестно. Но ничего, болейте себе спокойно, я ее вызволю.

Ремонтируя поврежденную машину, Журочкин по вечерам ходил в санбат и самостоятельно докладывал раненым членам экипажа о ходе ремонта. И когда ему однажды сказали, что командир танка «Т-34» № 893 умер, Журочкин растерянно спросил:

— Как же так? Ведь машина готова. Мы же с ним договорились, он все спрашивал: скоро ли?

На прошлой неделе наши танки вели напряженные бои с танками противника. Только к ночи сражение прекращалось. И тогда возникала другая битва — битва на поле боя, где лежали поврежденные машины. Каждая сторона пыталась утащить тягачами подбитые танки к себе.

И вот по этому ночному полю, разрываемому вспышками гранат, рассекаемому очередями из автоматов, ползал от танка к танку со своим сундучком Василий Игнатович Журочкин. Иногда он стучал ключом по броне танка и сердито требовал:

— А ну, развернись маленько. Не видишь, немец чуть не по пальцам из автомата молотит? А вы, идолы, спите.

И танк медленно поворачивался, чтобы прикрыть Журочкина.

В этих боях немцы чуть было не уволокли Журочкина вместе с танком к себе. Василий Игнатович проводил сложную починку тяжело поврежденной машины. Все боеприпасы и гранаты экипаж израсходовал в бою. Немцы, воспользовавшись этим, зацепили танк тросом и повезли его на свою сторону. Экипаж решил выскочить из люка и защищаться личным оружием. Но Журочкин сказал:

— Пускай волокут. Мне шесть секунд надо. Даже еще лучше: с ходу стартер возьмет сразу.

У самого немецкого расположения танк мощно заревел мотором, ринулся на тягач, отбросил его ударом лобовой брони, на третьей скорости промчался с обрывком троса по немецким траншеям и благополучно прибыл на нашу сторону.