Ночью ребята переправили семерых бойцов на тот берег на своем плоту. И на рассвете покрытая илом 45-миллиметровая пушка и 82-миллиметровый миномет находились уже в нашем расположении.

Ребята, уморившись за ночь, спали в шалаше командира.

Части нужно было уходить на новые позиции. Командир бродил возле шалаша, все не решаясь будить ребят. Наконец он решился. Дотронувшись до плеча Алексея, он сказал тихо:

— Алеша, я с тобой проститься хочу. Уходим мы. Что тебе на память оставить?

Алексей улыбнулся и, жадно осмотрев с ног до головы командира, остановил свой взгляд на нагане.

Командир молча отстегнул револьвер и подал мальчику.

Алеша взял наган в руки; лицо его сияло. Он умело вынул из барабана патроны, пощелкал курком, но потом вдруг вздохнул печально и протяжно, протянул револьвер командиру и сказал:

— Возьмите, мне нельзя его при себе иметь. Немцы обыщут и догадаются, что я разведчик. Тогда и других ребят найдут и расстреляют.

И он вернул наган командиру.

Они молча попрощались, крепко пожав друг другу руки.

Сегодня после боя, после разгрома сводного фашистского батальона с приданными танками и двумя взводами мотоциклистов, командир, составляя список бойцов к правительственным наградам, первым в том списке поставил имя пионера Алексея, заведующего Н-ской переправой, представленного к ордену Красной Звезды.

1941

Твердый характер

Ну, чего вы пристали, дайте человеку хоть горячего чаю допить! Если бы происшествия какие были, а то все чисто и аккуратно, по расписанию. В котором часу чего нужно было делать, то и делали. Ты, Ефимов, гитару не клади. Играй! С музыкой интересней.

С чего начать, прямо не знаю. Не рассказчик. Вот Зоя — радистка наша. Мы с ней в яме хоронились. За два часа с чуточкой всю биографию рассказала. Так, если по порядку начать, переходили мы линию фронта с удобствами. С правого фланга ребята небольшую вылазку с огоньком устроили. Пока немцы там тормошились, мы к самому их переднему краю пешком и доползли. Но это по заданию не полдела, не четверть, а вовсе совеем немного.

Нам нужно было сквозь их расположение проникнуть, чтоб в тылу царствовать.

С нами немецкая собака была. Не немец. Животное. Ну, пес, одним словом, обыкновенный. Я его как-то у них из-под самого носа увел. После мою власть признал.

За еду не то что собаку — слона чему хочешь обучить можно. Мысли твердой у меня насчет собаки не было. Думал: пускай себе живет. А вот когда задание получил, тут шарики закрутились.

Лесок, который между их опорными пунктами притулился, главным образом собаки охраняли. Вот я и решил пропустить пса к своим. Может, обнюхаются, узнают, хай не поднимут. А если рвать начнут, так у собаки ноги, она всю свору за собой и уведет.

Как прикинул, так и случилось.

Задрались псы.

Ну, мы тут левой, правой — и ходу. Нам только поглубже в чащу, а там — ищи-свищи.

Зоя, конечно, захромала. У ней на лямке рация. Такой сундук. Я говорю:

— Разрешите?

— Нет, — говорит. — Вы лампу сотрясете, там волоски нежные.

А сама спотыкается.

— У меня сорок килограммов тола. Я же им о деревья не стукаюсь.

— Он от этого не взорвется.

Все знает. С такой в семейной жизни одних разговоров до старости хватит.

С рассвета мы в овраге залегли. Свет — наш враг. Закусываем, шепчемся. Все мной довольны — аккуратно провел.

Вдруг слышу собачий грай. Всё ближе и ближе. Собаки след унюхали. Такая неприятность!

Смотрю, бежит мой бывший пес. Голову к земле клонит, а за ним свора. Навел все-таки.

Тут мне пришлось от своих оторваться. Не пропадать же всем!

От псов ножиком отбился.

Пришел ночью к назначенному пункту. Лейтенант ничего, не сердится, только дрессировщиком обозвал.

Получил задание. Штаб у немцев в населенном пункте расположен. Нужно мне выяснить, что к чему.

Смеркалось, когда я к огородам дополз. В кустах сирени залег. Веду наблюдение. Выходит из избы немец и прямо к кусту, будто указание имеет, что мы тут.

Замерз я сердцем, но ничего, держусь. Немец за куст зашел, повернулся спиной и сел по нужде. «Ах, ты, — думаю, — гадость какая!» И очень мне была охота ножом его пырнуть. Но нельзя. Не имею права задание портить.

Чего смеетесь? Ничего тут смешного нет. Если вас одна глупость интересует, то я могу совсем воздержаться рассказывать.

После во дворе старший ефрейтор наряды в караулы назначал. Охрана сильная. Чего им на своем собачьем языке говорил, наставлял, я, конечно, понять не мог. И отсюда делаю себе замечание. Если полсотни немецких слов наизусть выучить, голова от этого не распухнет, а польза для разведчика основательная. А то был я, как чурка с глазами, даже сейчас вспоминаю — совестно.

Установил: штаб тронуть ввиду сильной охраны не придется, но вот пункт сбора донесений немцы на околице в блиндаже устроили. Для того они на отшибе обосновались, чтоб лишнего движения в расположении не было.

Вернулся, доложил лейтенанту. И сделал свое замечание о пункте сбора донесений.

Только брезжить начало, пошли.

Мне лейтенант часы показал и велел: как стрелке без четверти подойти, резать связь. Задание крохотное.

Но тут обмишурился я. Неосторожность допустил. Разбил часы о камень или о железо, только стали они. Меня в жар и холод. Но я себя в руки забрал. Начал считать про себя. До шестьдесят сочту, делаю отметку. Так лежал и считал. В глазах темнело, по телу мурашки. «Вот, — думаю, — собьюсь». А от этого еще больше сомнение.

Досчитал положенное. Чиркнул ножом провод. И прямо к околице, где пункт сбора донесений.

Но там уже порядок.

Ребята обер-фенриха с головой в шинель завернули и на руках несут, словно утопленника. Остальные фрицы уже ноги вытянули.

Красивая картина!

У товарища лейтенанта полная канцелярия в мешке.

Ушли в лес. Настроение у всех приятное, торжественное. Между прочим, я уже налегке. Тол немцам на шоссе оставил для личного употребления.

Говорю Зое:

— Разрешите? Такой сундук за собой таскать беспокойно.

— Не беспокойтесь, — говорит.

Если б мне мое звание позволило, я б, конечно, приказал. А так — ничего не поделаешь. Иду, хромаю. Псы мне ногу пожевали все-таки.

Ночью стали переходить линию фронта. На засаду напоролись. Взяли нас фрицы в оборот. Брызжут из автоматов — деваться некуда.

Приняли мы круговую оборону.

Подползаю к лейтенанту.

— Разрешите обратиться? Вот, — говорю, — беспокоюсь, как бы нашего обер-фенриха немцы случайно не повредили. Очень сильно шалят.

Лейтенант соглашается:

— Обстановка сложная, действительно.

Предлагаю: пускай Зоечка его допросит и по радио показания передаст; она же десятиклассница, образованная девушка.

Начала Зоя обрабатывать обер-фенриха. В левой руке у нее пистолет, а правая на ключе лежит.

Мы, конечно, кругом стреляем, мешаем ей с немцем работать. Но, ничего не поделаешь, такая обстановка сложилась.

Может, мне и чаю пить вовсе никогда не пришлось бы, но вовремя подоспели бойцы из прикрытия. Значит, отбились.

Проползли под проволокой. Она уже подрезана была. Даже не поцарапались. Свои уже скоро рядом. Подошел к Зое, вроде как который час. спросить. Смотрю, у нее за спиной рации нет. А рацию обер-фенрих на своей спине тащит.

— Что ж, — говорю, — товарищ Емельянова, сержанту Григорию Кобзеву рацию доверить нельзя, волоски нежные. А фрицу доверять вы можете.

Зоя обернулась ко мне и сказала:

— Я знаю, как с немецкими собаками обращаться, а вот вы еще не совсем научились.

Ушла. Ничего не скажешь. Слаб я оказался в смысле дрессировки. Но, ничего, мне с ними в цирке не выступать.