Я вынул платье из коробки. Когда я приложил его к ней, она посмотрела не на платье, а на меня. Я велел ей снять лагерную робу, но она колебалась, теребя выцветшую серую ткань. Я помог ей надеть шелковое платье и застегнул пуговки на спине, поправил складки легкого струящегося шелка. Вынув из кармана расческу, я протянул ее девушке, но она стояла, не двигаясь. Я стал зачесывать назад ее стриженые волосы. Потом вынул из нагрудного кармана жемчужные сережки и вдел ей в уши.

Я взял ее за руку и повел в прихожую, где было большое зеркало. Она стояла потупившись. Я легонько подтолкнул ее ближе к зеркалу.

Она посмотрела на свое отражение.

И заплакала.

В словах, которые смотрели на меня со страниц книги, не было слез. В них не было ни слез, ни нежности. У меня было такое чувство, словно меня ударили кулаком в грудь. Я не слышал, что говорила Марта, когда я подошел к лежащей на полу книге, опустился на корточки и дотронулся до нее рукой. Эта книга взывала ко мне голосом, которого я не знал. Я утратил дар речи. Мне казалось, что все давно кончилось, забылось, ушло в небытие. Но нет, она снова была здесь, в моем доме, — после всего, что случилось. Коснувшись рукою книги «Стоящие вдоль улиц мертвецы», я словно услышал ее голос. Он был громче, чем у Марты. Безжалостней. Беспощадней.

— Ты посвящал ее в интимные подробности нашей жизни, — неистовствовала Марта. — Ты рассказывал ей, что было между нами. Как ты думаешь, что я должна при этом чувствовать?

Я раскрыл книгу.

— Я отказываюсь тебя понимать, Макс. Я не понимаю ни слова из того, что она про тебя написала. Кто этот мальчик по имени Клаус в «Колыбельной для Клауса»? Почему ты оплакивал его смерть?

Мое внимание привлекло одно из стихотворений.

— Ты никогда ни о ком не думаешь, кроме себя, — не унималась Марта. — Во всей вселенной для тебя существует только один человек — ты сам. Даже не Бог, а только ты один.

Я стал читать:

Убийца: Актер, играющий себя самого.

Всегда найдется выход. Комендант,

укрыв ее в особо отведенном месте,

подносит ей коньяк, шампанское, икру.

Она молчит, когда он хрюкает над ней, а он

не возражает, чтоб она молчала. Он засыпает,

а она идет, куда захочет. С нею никто не говорит.

Иные вслед плюют. Солдаты что-то ей кричат,

но звук немецкой речи бывает ей понятен лишь во сне.

В былые дни ей снился луг, высокие подсолнухи и Ян,

его мозолистые руки, обветренные губы. А теперь

ей снится темный хлеб, картофелина, масло,

его лицо, тяжелое дыханье и грузная потеющая

плоть.

Истошно вопя, я принялся рвать книгу. Я выдергивал страницы и бросал их в горящий камин. Марта притихла, когда я согнул корешок книги и, разорвав обложку пополам, швырнул ее в огонь. И это после всего, что я для нее сделал! Я кормил ее, одевал, я дал ей кров и тепло. И вот как она меня отблагодарила!

Она предала меня.

Под конец все предали меня. А если не предали, то бросили. И я остался один. Я выпил всю водку в доме. Опустошил все запасы шампанского в погребке. Снаружи бухали снаряды, от которых сотрясались стены. На моем столе лежали заряженный пистолет, кортик и три капсулы цианистого калия. Артиллерийские снаряды рвались уже на подходах к лагерю.

— Господин комендант! — прокричал адъютант, врываясь в мой кабинет. — Машина подана!

Девушка опустилась передо мной на колени и обхватила мои бедра. Я взял ее левую руку и повернул ладонью вверх. Ладонь была иссечена шрамами. Выпуклые белые линии напоминали рисунок в виде двух перевернутых треугольников. Я нагнулся, пытаясь лучше рассмотреть рисунок.

— Господин комендант! — снова раздался голос адъютанта. На столе у него затрещал телефон. — Вам пора ехать! Прошу вас, поторопитесь!

Он побежал к телефону. Каждый раз, когда он клал трубку, телефон начинал звонить снова. Каждый раз, когда он звонил, снаружи доносился грохот очередного взрыва. Я провел пальцами по шраму на ее ладони.

— Поторопитесь, господин комендант, пока еще не поздно!

— Еще не поздно договориться. По крайней мере, мне так кажется, — разглагольствовал мерзкий толстяк, сидящий за столом напротив меня. — Предлагаю вам сделку. Вы компенсируете мне затраты времени, которое я ухлопал, гоняясь за вами, а я даю вам возможность улизнуть.

— Вам нужны деньги?

— А вы и вправду догадливы. Мне нравится, когда меня понимают с полуслова. Эй, милашка, подай-ка сюда еще кофе.

— Сколько? — спросил я.

— А сколько у вас есть?

— Откуда вы взяли, что у меня вообще есть деньги?

— Я знаю, кто вы такой, — ответил толстяк. Официантка наполнила его чашку и презрительно посмотрела на него, когда он выхватил у нее из рук мою тарелку с недоеденным завтраком и поставил ее перед собой. Он запихнул остатки яичницы себе в рот. Официантка укоризненно покачала головой и отошла. Он снова уставился на меня.

— Я знаю, чем вы занимались в недавнем прошлом.

— Вы не можете ничего знать, — сказал я. — Вас там не было.

— Там был мой напарник. Он много чего мне порассказал.

— Ваш напарник? Интересно, о ком идет речь?

— Послушайте, я не в настроении играть в прятки. Мне нужна сумма, которую обещают за вашу голову.

— Какова бы ни была эта сумма, у меня ее нет, — сказал я, раскрыв кошелек и продемонстрировав ему его содержимое. — Вот все мои деньги.

— Шестьдесят долларов?

Он макнул мой тост в кофе и запихнул его себе в рот.

— Возьмите деньги у своей женушки. Она из богатой семьи.

— Ее семья все потеряла в войну.

— Все вы так говорите. Но я-то знаю, что у вас есть деньги. Так что вам придется раскошелиться.

— Даже если бы у моей жены были деньги, хотя, повторяю, это не так, я не мог бы их получить. Мы расстались. Мы больше не живем вместе. Мы даже не живем в одной…

— Я видел письма. Я знаю, где она находится. Но речь идет о вас. Есть люди, которым вы нужны живым или мертвым. Мне безразлично, кто мне заплатит. Главное — получить то, что мне причитается.

Он схватил с тарелки недоеденный кусок бекона и сунул в рот.

— Понимаете, к чему я клоню?

— Да, — сказал я. — Вполне.

— Я вынужден удержать часть вашего жалованья, Йозеф, — сказал я своему адъютанту, когда он зашел ко мне в кабинет.

— За что, господин комендант?

— За халатное отношение к служебным обязанностям.

— Как вас понимать? Что я сделал?

— Было бы вернее спросить, чего вы не сделали. Вы не удосужились открепить охранные свидетельства от ордеров на депортацию и арест.

— Нет, я сделал все, как вы приказывали. Я изъял все охранные свидетельства и…

— Вот как? Я что это такое? И вот это?

Он взял у меня документы и, сдвинув брови, принялся внимательно их изучать.

— Это не те свидетельства, которые я изъял.

— Вы ничего не изъяли. Все охранные свидетельства лежат на месте.

— Это другие бумаги. — Он ткнул пальцем в нижнюю часть документов и повернул их так, чтобы я мог видеть. — Здесь подпись неразборчива. Она…

— Какая разница, разборчива подпись или нет? Я велел вам изъять все до единого охранные свидетельства.

— Я знаю, господин комендант.

— Теперь мне придется разбираться с этими бумагами. Я же сказал, чтобы их здесь не было.

— Я уничтожил все документы. Это не те свидетельства, что были там первоначально.

— Что вы хотите этим сказать?

— Это фальшивки, господин комендант.

— Фальшивки? — Я взял у него бумаги, внимательно их осмотрел и положил на стол. — Как они могли здесь оказаться? Кто мог подделать охранные свидетельства?

— Тот, кто хотел спасти евреев от уничтожения.

— Кто конкретно?

Адъютант посмотрел на девушку. Она лежала на койке с закрытыми глазами, завернувшись в одеяло.