— Как давно мы не были близки, Макс.

Я повернулся на спину и обнял ее. Она обвила меня руками и закинула ногу мне на бедро. Я поморщился от боли, но она этого не заметила. Я попытался сосредоточиться на ощущениях, которые мне дарило ее тело. Ее кожа была нежной и гладкой. Она водила рукой по моему животу и бедрам. Я ощущал прикосновение ее влажного языка. Я закрыл глаза и уткнулся лицом в ее душистые волосы.

— Я так люблю тебя, Макс. Мне жаль, что мы все время ссоримся.

— Я знаю, Марта. Давай помолчим.

— Я знаю, какое напряжение ты испытываешь. Особенно теперь.

— Давай не будем об этом.

— Я буду тебе хорошей женой. Правда.

— Да.

— Вот увидишь, Макс. — Ее рука скользнула еще ниже. — Тебе не понадобится другая женщина.

— Марта, только не сегодня.

— Почему?

— Я очень устал.

— От этого тебе станет лучше.

— У меня голова идет кругом от множества проблем…

— От этого у тебя пройдет голова.

— Нет.

— Если тебе трудно, не надо, — сказала Марта. — Хочешь, я сделаю, как тогда, после свадьбы? Тебе это нравилось.

— Не сегодня, Марта.

— Мы так давно не были вместе…

— У меня никого нет, если это тебя волнует.

— Я вовсе не это имела в виду.

— Извини, Марта. Я устал. Давай спать.

— Но я действительно не возражаю, Макс. Мне тоже нравится, как мы делали тогда.

— Не сегодня.

— Хочешь, я тебя обниму, Макс?

— Нет.

Я повернулся на бок, к ней спиной. Она лежала, не двигаясь. Очень тихо.

— Спокойной ночи, Марта.

— Я люблю тебя, Макс.

Я знал это. Но все изменилось. Все стало иным. Сколько бы мы ни пытались убедить себя в обратном. Сколько бы ни притворялись.

Я сбросил с себя форму коменданта, запихнул ее в сумку и натянул на себя штаны и куртку, которые мне принес адъютант. Это была грязная одежда крестьянина, но ничего другого не нашлось, а искать что-либо более подходящее не было времени. Куртка оказалась мне тесновата, но я подумал, что сойдет и так.

Я поднял девушку с койки. Она была бледна и порывисто дышала. Я сунул ей в руку дуло пистолета и сделал знак, чтобы она ударила меня. Она широко раскрыла глаза.

— Ja, — сказал я.

Я снова показал ей, чтобы она ударила меня по лицу рукояткой. Все должно было выглядеть правдоподобно: именно поэтому я не мог положиться на Йозефа. Или Марту.

— Mach es, — сказал я. — Mach es^[7].

Она ударила меня.

Удар был сильным. У меня зазвенело в ушах и потемнело в глазах, но это скоро прошло. Я несколько раз моргнул и взял у нее пистолет. Щека болела. Когда я попытался открыть рот, боль сковала челюсть. На рукав капала кровь. Я вытер рот и нос платком, потом приложил его к ссадине.

— Господин комендант! — позвал меня адъютант.

— Да, Йозеф. Я готов.

Нет, на самом деле я вовсе не был готов. Да и как могло быть иначе? Сколько ни готовь себя к решающему моменту, когда он наступает, ты оказываешься застигнутым врасплох. Не знаю, сколько времени я просидел в машине, прежде чем решился наконец выйти из нее. Я сам удивился тому, как громко хлопнула крышка багажника, но в доме никто не обратил на это внимания.

Я шел по тропинке, взметая облачка пыли. Я старался не сжимать ладони в кулаки и не стискивать зубы. Одежда сковывала мои движения. Башмаки жали. Насколько удобнее я чувствовал себя в форме! У меня пересохло во рту, словно я наглотался пыли. Ступени крыльца скрипели подо мной, возвещая о моем визите, но никто не вышел мне навстречу. У меня возникло желание повернуться и уйти. Любой на моем месте испытал бы такое же точно чувство. Но я не ушел. Я никогда не поворачивал вспять. Всегда шел до конца. Если мне суждено погибнуть, значит, так тому и быть, — подумал я и постучал в дверь.

— Он прибыл, господин комендант, — сообщил Йозеф, и вскоре сверкающий черным лаком автомобиль плавно подрулил к нам.

Мой адъютант распахнул дверцу, и из чрева черной сверкающей красавицы появился Рейнхард. Долговязый и худощавый, он был чуть ли не на голову выше всех остальных.

— Добро пожаловать, — приветствовал я его.

— Мне говорили, что вам присуще чувство юмора, — сказал он и захохотал.

Пока мы обходили лагерь, едва поспевавшие за нами Йозеф и адъютант Рейнхарда делали пометки в своих блокнотах, записывая отпущенные гостем замечания. К счастью, в последние несколько дней дождя не было, и хотя идти по колдобинам было не слишком приятно, я был рад уже тому, что глина успела засохнуть и не липнет к его сапогам. Когда он снял фуражку, чтобы вытереть пот со лба, его волосы на солнце показались мне почти белыми. Несколько проходивших мимо заключенных замерли от страха при виде его, но он не обратил на это внимания. Я сам открывал перед ним печи, чтобы он не замарал перчаток. Мы прошли мимо построенных в шеренги заключенных, миновали бараки и направились к дому.

— Как вы посмотрите на то, чтобы перейти на службу в гестапо? — спросил он.

— В гестапо? Вы готовы взять меня к себе?

— Мне нужны надежные люди. Способные безжалостно сокрушать врагов Рейха. Уничтожать всякую оппозицию. И евреев.

— Я польщен вашим предложением.

— Еще бы!

— Еще бы! Кстати, фон Вальтер, я захватил с собой скрипку. Может быть, после ужина ваша прелестная супруга согласится аккомпанировать мне на рояле?

— Я уверен, это доставит ей огромное удовольствие.

Мы вошли в сад.

— А перед ужином, фон Вальтер, я хотел бы осмотреть ваш кабинет.

— Мой кабинет?

— Да, — улыбнулся он, стягивая перчатки. — Я хочу проверить, насколько правдива поступившая ко мне информация.

Там не было ни слова правды. Ни крупицы. Никому из них не удалось положить меня на лопатки: ни Рейнхарду, ни Эрнсту, ни Марте, ни девушке. Никому! Каждое слово в досье, каждое слово в письмах, каждое слово в «Мертвецах» было ложью. Каждое слово «Уцелевшего» таило в себе фальшь, обман, криводушие. Я не мог допустить, чтобы кто-то разрушил то, что я созидал всю жизнь. Но самый большой вред причинили мне «Мертвецы»: вот с этого и следовало начинать. Сжав кулаки и стиснув зубы, я постучал в дверь.

— Минуточку!

Моя рубашка взмокла под мышками, и я был вынужден прижимать руки к бокам. Она вышла в прихожую, вытирая руки белым посудным полотенцем и ласково окликнула двух котят, которые, обгоняя ее, ринулись к двери. Она улыбалась им. Смеялась. Я впервые увидел ее улыбающейся.

Потом она посмотрела на меня.

Краска тотчас же схлынула с ее лица. Котята терлись спинами о ее щиколотки. Полотенце в ее руке дрожало. Она отпрянула, увидев у меня в руке свою книжку. Нахмурившись, она смотрела, как я пытаюсь отыскать нужное мне стихотворение. Я знал все ее стихи наизусть, но боялся, что память может меня подвести, и поэтому надел очки. На всякий случай, чтобы не ошибиться.

Я читал строку за строкой — медленно, с расстановкой. За все время она не проронила ни слова. Одной рукой она сжимала полотенце, другой прикрывала рот. Я прочитал стихотворение «В спальне коменданта».

Я мог и не надевать очков. Мне не нужно было переворачивать страницы. Слова, которые я так долго носил в себе, спешили выплеснуться наружу. Хотя это были слова, написанные не на моем, а на ее языке, они вытягивали из меня душу и бросали ее к ногам стоящей в дверях женщины. Мое произношение было ужасным, я запинался на трудных словах, но мне хотелось, чтобы она все поняла. Я должен был заставить ее понять. Вот почему я прибег к помощи ее слов. Мои собственные в свое время подвели меня.

Когда слова иссякли, я посмотрел на нее поверх очков. Она стояла как вкопанная. Ее волосы не были заплетены в косу, а свободно падали на плечи; она подрезала их. Она была очень бледна, почти как тогда, в лагере. Когда я протянул ей книгу, моя рука предательски дрогнула, и я мысленно посетовал на себя за это, но из ее груди не вырвалось даже легкого вздоха.

— Ja, — сказал я.

Я снял очки и сунул их в карман рубашки. Я опустил руку, и страницы книги, разделенные моим большим пальцем, сомкнулись.