- Вас - может статься, - ответила Ракета, - я даже не сомневаюсь в этом; но я - другое дело. Я очень замечательная Ракета и происхожу от замечательных родителей. Мать моя была знаменитейшим Огненным Колесом своего времени и славилась своими грациозными танцами. Во время своего большого публичного дебюта она описала в воздухе девятнадцать кругов перед тем, как погаснуть, и каждый раз выбрасывала в воздух семь розовых звездочек. Она имела в диаметре три с половиною фута и была сделана из лучшего пороха. Отец мой был Ракетой, как и я, и французского происхождения. Он взлетел так высоко, что иные боялись, что он и совсем не вернется обратно. Но он все же вернулся, так как натура у него была кроткая и благожелательная, и учинил блестящий спуск, рассыпавшись золотым дождем. Газеты отзывались об его выступлении очень лестно. "Придворная Газета" даже назвала его триумфом пилотехнического искусства.
- Пиротехнического. Вы хотите сказать: пиротехнического, - поправил Бенгальский Огонь. - Я знаю, что это называется: пиротехнический. Я сам видел это слово написанным на моей коробке.
- А я говорю: пилотехнический, - строгим тоном возразила Ракета; и Бенгальский Огонь почувствовал себя совсем уничтоженным и сейчас же начал задирать маленьких Шутих, чтоб показать, что и он тоже кое-что значит.
- Так я говорила... - продолжала Ракета. - Я говорила... Что, бишь, я такое говорила?
- Вы говорили о себе, - сказала Римская Свеча.
- Ну, разумеется. Я знала, что обсуждала какой-нибудь интересный вопрос в то время, как меня так грубо прервали. Я ненавижу грубость и всякую невоспитанность, так как я чрезвычайно чувствительна. В целом мир нет никого, кто был бы чувствительнее меня - в этом я совершенно уверена.
- А что это значит: быть чувствительным? - спросил Бурак у Римской Свечи.
- Это значит - наступать людям на ноги потому только, что у вас у самих на ногах мозоли, - шепотом ответила Римская Свеча; и Бурак чуть не лопнул со смеху.
- Нельзя ли узнать, почему вы смеетесь? - осведомилась Ракета. - Я не смеюсь.
- Я смеюсь, потому что я счастлив, - ответил Бурак. - Это очень эгоистично, - сердито возразила Ракета. - Какое право вы имеете быть счастливым? Вам следовало бы подумать и о других. То есть, собственно говоря обо мне . Я всегда думаю о себе и жду от других того же. Это зовется отзывчивостью. Прекрасная добродетель - и я обладаю ей в высокой степени. Предположим, например, что нынче вечером со мной случилось бы что-нибудь какое это было бы несчастье для всех! Принц и Принцесса никогда уже больше не были бы счастливы; вся их семейная жизнь была бы отравлена; что же касается Короля - я знаю, он не пережил бы этого. Поистине, когда я начинаю размышлять о значительности моей роли, я готова плакать от умиления.
- Если вы хотите доставить удовольствие другим, - вмешалась Римская Свеча, - вам лучше бы остерегаться сырости.
- Конечно! - воскликнул Бенгальский Огонь, который уже успел оправиться и развеселиться. - Этого требует простой здравый смысл.
- Простой здравый смысл! Скажите, пожалуйста! - возмутилась Ракета. - Вы забываете, что сама-то я вовсе не из простых, что я очень замечательная. Простой здравый смысл доступен каждому, кто только лишен фантазии. Но я не лишена фантазии и я никогда не думаю о вещах, каковы они есть; я всегда представляю их себе совсем иными. Что же до того, чтоб остерегаться сырости, здесь, очевидно, нет ни единой души, способной оценить впечатлительную натуру. К счастью для меня, это мне безразлично. Единственное, что может служить поддержкой в жизни - это сознание, что все остальные несравненно ниже вас, и это чувство я всегда в себе воспитывала. Но вы все здесь какие-то бессердечные. Вот вы все смеетесь и веселитесь, как будто Принц с Принцессой не повенчались только что.
- Но позвольте! - воскликнул маленький Воздушный Шарик. - Почему же нам не смеяться? Это чрезвычайно радостное событие, и, когда я взлечу на воздух, я непременно расскажу об этом подробно звездам. Вы увидите, как они будут подмигивать, когда я начну рассказывать им о прелестной невесте.
- Как вы пошло смотрите на жизнь! - сказала Ракета. - Впрочем, я ничего иного и не ожидала. Вы пусты и лишены всякого содержания. Как же вы говорите: радостное? А вдруг Принц с Принцессой будут жить в стране, где протекает глубокая река, и вдруг у них будет единственный сын, маленький светловолосый мальчик, с глазами-фиалками, как и у Принца; и вдруг он как-нибудь пойдет гулять со своей нянькой, и нянька заснет под большим кустом бузины, а маленький мальчик упадет в глубокую реку и утонет. Какое страшное несчастье! Бедненькие! - потерять единственного сына! - Нет, право, это слишком ужасно. Этого я не перенесу!
- Да ведь они же еще не потеряли своего единственного сына, - возразила Римская Свеча, - и никакой беды еще не приключилось с ними.
- Я и не говорила, что это случилось, - возразила Ракета, - я говорила, что это может случиться. Если бы они уже потеряли своего единственного сына, тут уж нечего было бы и разговаривать - все равно не поможешь горю. Ненавижу людей, которые плачут о пролитом молоке. Но когда я подумаю о том, что они могут потерять своего единственного сына, я прихожу в такой аффект...
- О, да! - воскликнул Бенгальский Огонь. - Вы, действительно, самая аффектированная особа, какую я когда-либо видел.
- А вы самое грубое существо, какое я когда-либо встречала, - сказала Ракета, - и вы неспособны понять моего дружеского расположения к Принцу.
- Да вы ведь его даже не знаете, - проворчала Римская Свеча.
- Я и не говорю, что знаю его; по всей вероятности, если бы я знала его, я вовсе и не была бы его другом. Это очень опасно - знать своих друзей.
- Право, лучше бы вы позаботились о том, чтобы не отсыреть, - сказал Воздушный Шар. - Это самое важное.
- Самое важное для вас, я в этом не сомневаюсь, - ответила Ракета. - Но я плачу, когда мне вздумается.
И она действительно залилась настоящими слезами, которые стекали по ее палке, как дождевые капли, и едва не затопили двух крохотных жучков, только задумавших было зажить своим домком и выбиравших подходящее сухое местечко.
- Она, должно быть, чрезвычайно романтична, - заметило Огненное Колесо, она плачет, когда и плакать-то не о чем.