…Оболочка матки вспучилась. Потом перемычка между ней и вновь рожденным ботом стала совсем тонкой и оборвалась: бот отпочковался. Так рождается капля в кране. Мыльный пузырь от соломинки отделяется тоже так. Затем в натяженной обшивке бота прорезались отверстия: дюзы. Включился двигатель, и мы, держась, как путеводной нити, оптимальной траектории входа, стали спускаться на планету.

Все было рассчитано давно и перерассчитано много раз: орбита матки, момент отрыва, кривизна глиссады, точка посадки. Последняя предполагалась в центре обширной прогалины в нескольких градусах к югу от экватора. На стереоглобусе эта прогалина казалась огромной лишайной плешью в буйной шевелюре планеты, которая от полюса до полюса была покрыта лесными зарослями, Морей мы не обнаружили; россыпи озер в умеренных широтах вот и вся вода. Пока спускались, эколог не переставал недоумевать, откуда здесь может взяться влага для столь пышной растительности. Всего лишь одна из множества загадок, которые нам предстояло решить…

Приземлились. Вернее, «припланетились», ибо от Земли нас унесло бог весть как далеко, а имени планете мы еще не дали. Затем пошла восьмичасовая рутина: химический анализ, бактериологический анализ, радиационный, электростатический, почвенный, биотоксический, споруляционный, одориметрический, психомутагенный. Анализы, анализы, анализы… Все! Кончилось. Сумматор выдает предписание: опасностей для жизни нет, мера защиты минимальная. Надеваем респираторные маски, ибо пыльца каких-то растений, носящаяся в воздухе, может оказать аллергическое действие, а ароматы местных цветов не из приятных. Можно выходить…

Сразу и не вспомнишь, как ОНИ перед нами появились. То ли выступили из-за кустов, то ли поднялись на ноги, потому что до этого лежали ничком, то ли просто «возникли». Впечатление было, словно они выросли из-под земли. Несколько мужчин, удивительно похожих на нас, чужаков в их мире, только малорослых — будто уменьшенные копии землян. Зато лица необычайно правильные и благородные, пропорции тела — античные, позы спокойные: без тени превосходства, но и нисколько не настороженные.

Одежда их состояла из ниспадающих складками свободных плащей с короткими рукавами и легких сандалий, на головах — тонкие, похоже, медные обручи, перевитые надо лбом зелеными листьями. Ни дать ни взять древние эллины в туниках, собравшиеся на праздник Пана. Разве что без свирелей.

Мы настроили переносный «лингавокс» на прием, однако потребность в переводе сразу же отпала. Планетяне заговорили на нашем родном языке. Чистейшем, надо сказать, языке, хотя и немало архаичном.

— Целы ли власы пришельцев? — произнес кто-то из них. Мы озадаченно переглянулись, не зная, что ответить.

— Зрим, что целы. Рады за ваших потомков! — продолжал тот же голос. Мы еще раз переглянулись, и наконец-то пилот наш вспомнил стандартную формулу приветствия.

— Мир и счастье обитателям этого мира! Не с бедой или злым умыслом явились мы сюда, но во имя познания. Незваные гости, но мечтаем быть друзьями. До той поры мы ваши добровольные пленники.

Теперь настала очередь изумляться аборигенам. В заметном смущении они перебросились несколькими словами на своем языке. «Лингавокс», впрочем, их не перевел.

— Корни стремятся к свету, путь озаряет влага, — вступил в переговоры второй планетянин. — Многоразличны голоса жизни, но привкус горечи для птиц не помеха: они парят вдали от водопадов.

Странное тревожное чувство родилось у меня в груди, от растерянности я никак не мог собраться с мыслями, тем не менее попробовал внести в беседу долю здравости;

— Темны слова ваши, незнакомцы, однако взаимопонимание рождается не сразу. Мы стараемся постичь ваши мысли, но для этого требуется усилие. Согласованные стремления к ясности уничтожат преграду между рассудками.

На лицах чужаков проступила краска. Только что это — гнев или недоумение, — пока трудно было определить. Короткое молчание, и третий из них подвёл голос:

— Причины и следствия оплодотворяют время. От следствия к причине порыв ветерка, от причины к следствию — струйный поток. Осквернить трапезу лицезрением — содеять доброе для чистоты породы. Мирволить избывшим — перекладывать бремя растений на подобие неживого. Тускнеть злобой к огню — почить в безутешной подвижности. Все — узелки на вервии, ползущем от недра недр к границе границ. Барьеры оно огибает, но утолщениями цепляется — за друзы льда, мысли чуждого, и споспешествует наконец.

Так. Диалог между цивилизациями превратился в абсолютный, неслыханный, несусветный бред. Хорошенькое дело! И зачем мы вообще сюда свалились? Впрочем, второй пилот делает еще одну попытку.

— Очевидное для вас — нам таковым не представляется. Видимо, это правило имеет обратную силу. Безусловное в нашем понимании — спорное по вашим меркам. Неужели, однако, подобие двух миров и схожесть обликов, а следовательно, уместно предположить, и биологического строения не помогут нам найти общий язык?

Мы понимали, что говорим совсем не так, как привыкли изъясняться, что можно было бы облечь наши потуги на контакт в более простую словесную форму. Наверное, подействовала несуразность и бестолковость происходящего. Мы стали косноязычными, порядок в мыслях нарушился. Однако какая-то «стыковка» в смысловом строе после «речи» второго пилота все же наметилась.

— Можно найти общую ногу, — быстро-быстро заговорил первый планетянин, — можно отыскать общий глаз, можно на каждом взмахе качелей жизни стремиться к общему зубу, клюву, перу, крылу, наконец, к общей чешуе. Почему?.. Найти общий язык — все равно что петь песни под дождем или рисовать тем, что горело. Мы говорим красные и зеленые тона, и в этом истина опыта. Там слышны терпкие касания, в этом качество творчества. Мы осязаем легенды, и в этом терпение роста. Наши глаза зорки к теплу, в этом заметность прошлого. Но окоем гневен, и травы шествуют к умению, и витийство пророчествует сообразность; нам пора уходить. Да не уколет вас мерцание звезд!

Планетяне исчезли так же молниеносно, как и появились. А вокруг меня, ошеломленного, уничтоженного, сбитого с толку, все стало постепенно гаснуть. Затмились один за другим все мои странные и незнакомые прежде товарищи по экспедиции, исчез бот, растаял далекий лес, растворилась в темноте пустая прогалина, и наступил полнейший мрак, в котором вдруг неожиданно вспыхнули кают-компания Корабля и отделенный от нее лишь псевдопереборкой центр управления. Я вернулся в свое время, свое место, к своим друзьям. У всех шестерых был пугающий подавленный вид. Но, судя по выражениям лиц, по реакции — от истерического страха до эйфорической радости, они были подавлены не тем, с чем пришлось столкнуться мне. Чем-то иным…

Каждый день я до исступления ломаю голову над этой фонной. Все чудится: разгадка — вот она, только ускользает, не дается в руки. Порой приходит мысль: а что, если сам «феномен» — то, в чем закружились сознания экипажа, — подбрасывает ключик к собственной тайне, подсказывает — через «видение» одной из жертв — слова «Сезам, откройся!», но произнесенные на каком-то очень странном языке? Я хочу сказать, не зашифрован ли в словах «планетян» некий секретный смысл, разгадав который мы смогли бы добраться и до сути минутного умопомешательства экипажа, и до сути самого вакуума, если, конечно, слово «суть» к нему применимо? То есть если все, что приключилось с Кораблем в далеком космосе, связывать именно с ним.

Каждый раз я отбрасываю эти мысли, полагаю их явным бредом, но они возвращаются ко мне с неизменным упорством. Параллельно же с ними зачастую всплывает другая идея, более здоровая и трезвая, даже скорее отрезвляющая. Не напоминает ли диалог команды бота с обитателями иного мира «беседу» человечества с природой?

Мы задаем ей вопросы, наделенные вполне понятным НАМ смыслом, она отвечает на них ПО-СВОЕМУ, пользуясь СВОЕЙ логикой, руководствуясь СВОИМ семантическим строем. Мы столбенеем и либо изменяем вопрос, либо изо всех сил тщимся понять ответ. Если последнее нам удается, мы делаем колоссальный шаг вперед и именуем его прогрессом в науке, если нет — сваливаем неудачу на опыт, обвиняя его в «нечистоте», или же на экспериментаторов, ловя их на непоследовательности и торопливости.