— Итак, переходим к последнему, сорок восьмому щ вопросу. Прошу сосредоточиться. Я думаю, до перерыва успеем.
Встала секретарь Лидочка и с выражением прочитала по бумажке:
— Вопрос сорок восьмой. Можете ли вы назвать дополнительные источники пополнения вашего семейного бюджета — подсобное хозяйство, работа по совместительству, помощь родственников и прочее? В скобках: ненужное зачеркнуть.
Как социолог слегка романтического направления, Иван Петрович сразу же представил себе склоненную голову среднестатистической единицы, напряженно размышляющей над ненужностью указанных источников дохода. Однако согласиться с ненужностью какого-либо из этих источников он никак не мог, особенно «и прочего».
И тут таинственный локатор Ивана Петровича принял сигнал, несомненно исходящий от устало прикрывшего глаза начальника отдела:
Молодец Выгонов, хороший вопрос, и место оставил для моего замечания. Молодец! Источники чего? Пополнения, дополнения, исполнения… Да, нет же. Этого самого — увеличения! Вот именно — увеличения! Или лучше что-нибудь поскромней — усиления, а? Нет, все-таки — увеличения, просто и солидно. И понятней…
— Так, товарищи, — бодро произнес Макар Трифонович, — я полагаю, Выгонов с сотрудниками составили удачный вопрос, весьма актуальный. Будут ли какие-нибудь замечания?
При такой первичной оценке по всем отдельским правилам замечаний делать не следовало. Следовало спокойно ждать, пока Филиппов самолично снимет с вопроса очевидную пылинку, кивнуть, впрыснуть свое полугромкое «да» или «нет» в общую волну одобрительного шумка и поспешать к проходной по случаю близящегося обеденного перерыва.
Но мысли Ивана Петровича потекли по иному руслу. «Ну, один-единственный раз попробую, — решил он. — Один разик, чтобы Филиппов обратил внимание, а то сидишь, киваешь…» И он несмело поднял руку.
— У вас что, Иван Петрович? — удивленно встрепенулся Филиппов.
— Тут небольшое замечание, Макар Трифонович, — еле выдавил из себя Крабов. — Дополнительные источники пополнения — это как-то не очень…
— Что не очень? — нервно перебил Макар Трифонович.
— Я хочу сказать, не очень хорошо звучит, — назло ему продолжил Крабов. — Лучше — дополнительные источники увеличения, или просто дополнительные доходы.
— Так-так, — многообещающе протянул Макар Трифонович, — значит, вы настаиваете именно на увеличении бюджета, а не на пополнении? И вообще, на дополнительных доходах?
Ну, Крабов, погоди…
А может, это примерещилось?
— Нет, товарищи, и еще раз нет! — твердо сказал Филиппов. — Наши вопросы не должны ориентировать на увеличение. Пополнение — это скромно, как говорится, небольшое пополнение, и все. Скромно, понимаете, Иван Петрович, скромно и правильно.
Но Крабова понесло. Вместо того, чтоб забрать свое замечание и стушеваться, он задал совсем кошмарный вопрос:
— А на помощь родственников ориентироваться хорошо?
Немедленно вскочил Выгонов и, страшно сверкая зрачками, заголосил:
— Вы придираетесь ко мне и к Макару Трифоновичу. С родственниками мы не ориентируем, а только констатируем. Есть отдельные факты среди молодых трудящихся. Сын моих знакомых кооператив построил — откуда взял четыре тысячи на взнос? Конечно, у родителей…
— Так-то, Иван Петрович, — прервал Выгонова Филиппов. — Социолог должен пристально вглядываться в жизнь, глубоко изучать реальные явления. А вы предлагаете закрыть глаза на объективную действительность, да?
Поставленный с ног на голову, Иван Петрович уже ничего не хотел и не предлагал. Он съежился под осуждающими взглядами членов коллектива, понимающих, что до обеда остается три с половиной минуты, а краткой лекции о смелости научных предвидений им не миновать.
Эта лекция длилась пять минут, и, разумеется, Крабов попал в число безнадежных ретроградов, а Выгонов — в славную когорту тех, кто глубоко изучает и чувствует новое. И лишь слабым утешением для Ивана Петровича послужила очередь в столовой, где он оказался значительно ближе к раздаче, чем упивавшийся триумфом Выгонов.
После обеда Ивана Петровича поджидал сюрприз в виде вызова к Филиппову. В мыслях Крабова мелькнуло одно единственное и несправедливое слово — «расправа», но Филиппов ни малейшего желания расправляться не проявил. Он сухо сообщил Ивану Петровичу, что тому необходимо немедленно прибыть к следователю Фросину в качестве очень важного свидетеля, и подписал пропуск, дающий право на одноразовый выход из учреждения с целью исполнения гражданского долга.
Итак, научный сотрудник анкетного отдела НИИ типовых обобщений Иван Петрович Крабов отправился в путешествие между двумя Макарами.
Полчаса пути по разжиженному дождем воздуху, тряские полупустые автобусы и приступы тошноты при воспоминании о вчерашнем пиве сверху стимулировали некоторые размышления о природе постигшего его несчастья. Дар чтения чужих мыслей не вызывал теперь и тени сомнений, как, впрочем, и неизбежность связанных с ним неприятностей. Иван Петрович поклялся бы самыми страшными клятвами никогда и ни при каких обстоятельствах не пользоваться этим даром. Но конкретная перспектива поиска бутылки «Наполеона» казалась ему столь мрачной, что он решил еще раз сделать уступку своим способностям.
Неприятности подстерегали его на каждом телепатическом повороте. Во-первых, он выяснил, что Лидочка считает его лабораторным бегемотом и в то же время не прочь была бы завести серьезный роман со стройным и красноречивым Выгоновым, невзирая на жену и ребенка, поскольку Федя (должно быть, ее кавалер) не пишет из армии ни слова, хотя твердо обещал жениться, а она, дура, поверила, пострадав за ту (какую ту?) ночь от тяжелой маминой руки, то есть приняв все мыслимые муки на почве мужской и родительской несправедливости и истерзавшись идеей, что такая вот порченая она на фиг никому не нужна, даже не слишком юному Выгонову, — разве что малость побаловаться, но ни в коем случае не взять замуж, что было бы совсем неплохо, так как, говорят, что из ученых получаются хорошие мужья — не пьяницы и не бузотеры вроде отца, который пообещал свернуть Федьке шею…
Во-вторых, Юра Филоктимонов, проходя мимо обеденного стола Ивана Петровича, яснее ясного дал понять, что таких, которые ни черта не рубят в работе, раздражают начальство и коллектив и раньше Юры получают в столовой свой шницель, следует гнать поганой метлой, и непременно подальше. Самое забавное, что при таких мерзких мыслишках Филоктимонов ухитрился совершенно дружелюбно улыбнуться и подмигнуть.
«Сплошной нравственный стриптиз, — думал Крабов. — И зачем мне это надо? Зачем мой мозг суется во все замочные скважины? Если бы не „Наполеон“, ни за что не полез бы к Фросину».
Иван Петрович выскочил из автобуса и нырнул в подъезд соответствующего учреждения. Дежурный очень толково объяснил ему, как попасть по лестнице на второй этаж и как в углу справа найти кабинет товарища Фросина.
Макар Викентьевич сидел за большим письменным столом, вперясь безразличным демонически-темным взором в окно. У противоположной стены на полумягком стуле с инвентарной бирочкой помещался гражданин, мнущий длинными пальцами кожаную кепку, в таком же, как и кепка, кожаном пальто. Всем своим видом гражданин выражал вежливое недоумение по поводу своего пребывания в столь странном месте. Живые зеленоватые глаза его неторопливо изучали странное место — сантиметр за сантиметром, высокий лоб с залысинами излучал спокойствие, и только в почти вертикальных морщинках около губ пряталась ирония. На Ивана Петровича он едва обратил внимание, возможно расценил его как случайного визитера.
«А ведь ты обречен, — подумал Иван Петрович. — Вот сидишь, играешь в невозмутимость, а между тем, обречен».
И в трудно передаваемых образах он ощутил радость, что не находится на месте зеленоглазой кожанки.
Фросин сухо поздоровался и указал Крабову на стул рядом с собой.
— Вы извините, Иван Петрович, — сказал он, — извините, что я напрямую созвонился. Сегодня удобней всего получается.