Роб спокойно следовал за ним, гася тлеющие занавески мокрой тряпкой.

Рэнделу надоело это занятие, и он кинулся к открытой входной двери. Выскочив на крыльцо, он во всю глотку заорал: «Помогите!» Женщина, проходившая по тротуару, с удивлением и любопытством уставилась на полураздетого мужчину с безумно вытаращенными глазами, взывающего о помощи.

Из кухни вышел доктор Бун. Он провел Рэндела в дом и закрыл входную дверь. Потом он вежливо предложил Рэнделу вернуться в гостиную, и Рэндел послушно пошел за ним. По дороге он сообщил доктору, что напал на двух женщин. Лицо Джин было спокойным и ничего не выражало, когда она вошла в гостиную. Она ничего не сказала по поводу того, что Рэндел напал на двух женщин. Вскоре в комнату вернулись и Пегги с сеттером. Девочка как ни в чем не бывало уселась у рефлектора и обняла свою собаку. Рэндел стал копаться на книжных полках, потом в кипе журналов на журнальном столике. Наконец он отыскал заветную записную книжку.

Все сидели молча и ждали, пока Рэндел закончит приготовления. Он снабдил Мэри вонючим блокнотом, ручкой и часами и еще раз напомнил ей, чтобы она все записывала. Покончив с этим, Рэндел гордо уселся на стул, по-прежнему держа перед собой свои пижамные брюки. Тогда доктор Бун прочистил горло и сказал, обращаясь к Рэнделу:

– Давайте поговорим о вашей семье.

Мэри записала время и слова доктора Буна. Не дождавшись ответа, доктор Бун спросил:

– Была ли ваша семья счастлива?

Мэри вспомнила злые глаза свекра, следящие за ней с другого конца обеденного стола, когда Рэндел в очередной раз попал в психиатрическую клинику и она вместе с детьми приехала к его отцу.

«Доктор Бун спросил Рэндела, была ли его семья счастлива», – записала Мэри на листке с желтыми разводами. Она вспомнила мать Рэндела. Гертруда была прекрасной свекровью. Мэри ни разу не слышала от нее упрека или недоброго слова. Она не помнит ни одного ее недовольного взгляда или нахмуренных бровей. Да, она была хорошей свекровью.

– У вас было счастливое детство? – спросил доктор Бун. «…счастливое детство?» – писала Мэри. Перед ней возникла картина ее первого визита в семью Рэндела, когда она была его невестой. Сколько брани и крика наслушалась она тогда. Рэндел с отцом спорили о политике, переходя на крик и взаимные оскорбления. Сколько ненависти, презрения и подозрения друг к другу проглядывалось сквозь невинный спор о политике.

– Да, – сказал Рэндел. – Моя семья была счастлива. У отца было собственное дело – компания по производству насосов. Он был вполне удачлив и зарабатывал неплохие деньги.

«Он был вполне удачлив», – записала Мэри. После того как Гертруда умерла, Мэри как-то разбирала ее бумаги и с удивлением обнаружила, что в молодости друзья называли ее хохотушкой. Мэри долго смотрела на то, что осталось от хохотушки Гертруды, – письма, фотографии, какие-то бумаги, уже никому не нужные, словно застывшие во времени обрывки ее прошлого. Мэри вспомнила, как смеялась Гертруда, с тех пор как она ее знала. Это был грубый смех, скорее похожий на карканье вороны или кашель. Вот так хохотушка. Подумать только, что время сделало с человеком…

– Я играл в школьном оркестре и был редактором школьной газеты, – сказал Рэндел. – Потом я очень долго упрашивал отца, чтобы он позволил мне учиться в Калифорнийском университете. Он хотел, чтобы я остался с родителями на Востоке и занимался бы его делом. Но мы с матерью сделали все возможное, чтобы я попал в университет.

Рэндел начал во все стороны вертеть свои брюки, поворачивая их и так и эдак, пока не нашел карманы.

«Мы с мамой сделали все возможное, чтобы…»

Крик Рэндела прервал запись Мэри на полуслове.

– Я ненавидел его!!! – вопил Рэндел, вскочив со стула. Мэри заметила, что у него в кулаке зажато что-то похожее на листки бумаги.

– Я ненавидел его! Ненавидел! Он ни разу не купил матери ничего красивого! – кричал Рэндел. Его руки комкали и рвали на мелкие кусочки то, что было зажато у него в кулаке. Только когда обрывки упали на пол, Мэри увидела, что это клочки денег.

Теперь Рэндел плакал, причитая: «Он мог купить ей новую машину, новый дом, новую одежду!» Обрывки денег упали Мэри на колени. Они валялись на диване, у ее ног. Она видела спокойный взгляд Джорджа Вашингтона, без нижней части лица, подбородок Гамильтона, пирамиду с раскрытым глазом, часть Белого дома, буквы, цифры, листья.

Мэри стала собирать разбросанные вокруг кусочки денежных купюр.

– Мне кажется, там около ста долларов, – произнес доктор Бун. – Если вы соберете и соедините все кусочки, а потом отнесете их в банк, я думаю, они поменяют вам их.

Рэндел замолчал и больше не отвечал на вопросы. Все сидели и наблюдали, как послушная и безмолвная секретарша Рэндела собирает маленькие зеленые обрывки американских денег.

Целых сто долларов. Весь вечер Мэри провела, склеивая разорванные купюры. В квартире было прохладно, поэтому Мэри села спиной к радиатору, а ноги завернула в шерстяное одеяло. Склонившись над столом, она слушала, как ветер несет по Кенсингтон-Черч-стрит опавшие листья.

На следующий день, в понедельник, проходя по Ноттинг-Хилл-Гейту, Мэри с удовольствием подставляла лицо теплым еще лучам осеннего солнца.

– У меня есть несколько американских банкнот, – улыбнулась она кассиру в банке Барклая. – Только они в плохом состоянии, и я не знаю, что с ними делать.

Она извлекла из сумочки несколько смятых склеенных бесформенных купюр и протянула их кассиру.

– Вчера вечером у нас были гости с маленьким ребенком. Ума не приложу, каким образом он добрался до бумажника моего мужа. И вот – результат. Я думаю, он хорошо повеселился.

– Я вижу, – слегка улыбнувшись, сказал кассир. – Он славно поработал.

– Я боюсь, – продолжала Мэри, улыбаясь еще шире, будто смеясь над маленьким озорником, который доставил столько хлопот. – Можно ли как-нибудь восстановить их? Здесь девяносто пять долларов.

– Маленький разбойник очень хорошо поработал, – повторил кассир, разглядывая каждую купюру.

– Мне было неудобно заставлять заниматься этим его родителей: клеить, ходить в банк… как-никак они были у нас в гостях, – сказала Мэри, слушая собственную ложь, которую она так искусно плела. Все складывалось правильно, как и должно быть в нормальном мире: непослушные и озорные дети и благоразумные родители.

– Им следовало бы лучше смотреть за ним, – сказал кассир, по-прежнему очень внимательно изучая купюры.

– Что ж поделать – дети, – пожала плечами Мэри, наблюдая, как он пытается сложить банкноты в стопку. – Должна ли я вам что-нибудь за беспокойство?

– Никакого беспокойства, – сказал кассир, выдвигая ящик и доставая оттуда пачку хрустящих банкнот, перетянутых ленточкой. Он отсчитал девяносто пять долларов, потом еще раз пересчитал и протянул их Мэри через окошечко кассы. – Вот ваши деньги.

– Большое спасибо.

– Приглядывайте лучше за маленьким разбойником, – сказал кассир на прощание.

Мэри вышла из банка, продолжая улыбаться. Это всего лишь детские шалости. В кармане хрустели новенькие купюры. Только на автобусной остановке она сказала себе: ложь, все это ложь…

Когда Мэри вошла в свою квартиру, там вовсю звонил телефон.

– Я никогда не беспокою вас, пока у меня нет хороших новостей, – сказал Джордж Бламберг. – На этот раз есть хорошая новость по поводу «Цены истины». Мы работаем над тем, чтобы снять по этой книге фильм. Пока ничего определенного сказать не могу, но работа в этом направлении идет. Как Рэндел?

– Он болен, – сказала Мэри. – Он находится в психиатрическом центре здесь, в Лондоне.

– Болен?

– Дон вернулся в Штаты. А Бет и Джей отправились в Грецию и Италию. Я не видела причин, по которым им следовало бы отменить путешествие, которое мы планировали вместе.

– Простите, – осторожно сказал Джордж. – Я полагаю, у него, конечно, не было времени писать… в таком состоянии…