Джонни по-прежнему был агентом-скупщиком «Никотианы» и все так же ловко опутывал крестьян, которые обращались к нему за помощью в трудную минуту. Мало-помалу он перестал бояться коммунистов. Ведь правительство решило разделаться с ними и принимало против них строгие меры. Дело о смерти Фитилька расследовали до конца, и Джонни уже нечего было опасаться мести убийц. Один из них покончил с собой в городе, а другой бесследно исчез. Но за это успокоение Джонни заплатил дружбой со Стоичко Данкиным. Побратимы охладели друг к другу, и только воспоминания о тяготах солдатской жизни под Дойраном непрочной нитью соединяли их души, навсегда разделенные табаком.

Как-то раз в июне Стоичко Данкин с утра рубил дрова в лесу, после обеда помогал жене рыхлить табачное поле, а вечером, усталый и удрученный, зашел в корчму Джонни. Он почти целую неделю не заглядывал в корчму, надеясь, что старый приятель наконец устыдится. Горько обиженный, Стоичко Данкин зарекался даже, что, пока не начнутся закупки, ноги его не будет у Джонни, но непредвиденная нужда в деньгах заставила его снова идти на поклон к ростовщику.

Если не считать Джонни, стоявшего, как обычно, за прилавком, в корчме находился только начальник полицейского участка в расстегнутом мундире. Тут было жарко и душно. Большая ночная бабочка кружилась около закопченного стекла керосиновой лампы. Полицейский неторопливо потягивал ракию, расспрашивая Джонни о какой-то приглянувшейся ему вдове. Джонни сально улыбался, но отвечал неохотно, отделываясь пустыми словами. Он старался сохранить расположение начальника местной полиции, по ему не хотелось прослыть сплетником и сводником. Бабы ничуть его не интересовали, да и всем вокруг опротивели любовные похождения полицейского. «Добрый вечер!» – сказал Стоичко Данкин, но ни корчмарь, ни полицейский не ответили на его приветствие. Из всех жителей села Стоичко был самым смирным и безобидным. Однако сейчас полицейский враждебно покосился на него за то, что тот перебил его на полуслове, а Джонни поморщился от досады: приходилось опасаться, что в рваной одежонке Стоичко водятся вши, а это могло повредить репутации «Корчмы, ресторана и гостиницы Средорек», особенно в глазах господ, приезжающих на автомобилях перед уборкой табака разузнавать о видах на урожай.

Чтобы не мешать разговору, Стоичко робко сел за дальний столик у самой двери. Полицейский потянулся, зевнул, и на его ленивом похотливом лице отразилась досада. Но вдруг он встал, залпом допил ракию, рассеянно кивнул Джонни и, звеня шпорами, вышел из корчмы. Корчмарь сполоснул стопки и стал расставлять их по прилавку.

– Эх, Джонни!.. – с горечью проговорил Стоичко Данкин. – Неужто ты меня не видишь?

Джонни ничего не ответил, и Стоичко обиженно умолк. Но он решил во что бы то ни стало восстановить старую дружбу. Это было просто необходимо сделать теперь, когда снова приходилось просить у Джонни взаймы, не выплатив старых долгов.

– Дай стопку ракии!.. – попросил он с великодушной шутливостью человека, решившего не раздражаться.

– На этот раз обойдешься без ракии, – сухо ответил Джонни. – Довольно ты меня доил.

– Это я-то тебя дою? – оторопел Стоичко Данкин.

Как ни жалко ему было своих деньжонок, он вынул из-за кушака длинную тряпицу, в которой было завернуто несколько пятилевовых монет. Взяв одну монетку и тщательно пересчитав остальные, Стоичко небрежно бросил ее на прилавок. Джонни презрительно покосился на монетку.

– Убери свои деньги! – сердито буркнул он и резким движением пододвинул к Стоичко стопку водки. – Подношу в последний раз… Больше не дам ни за деньги, пи без денег. Так и знай.

– И-их, Джонни!.. – с укоризной воскликнул Стоичко Данкин, внезапно разволновавшись.

Однако жажда выпить после недельного воздержания даровую стопку ракии пересилила гордость, и он поспешил спрятать свою монету.

– Голодранец! – продолжал ворчать Джонни. – Сам без штанов ходит, а будет мне деньги швырять.

Но Стоичко давно привык к кулацким замашкам своего приятеля и пропустил его слова мимо ушей. Оп отпил немного ракии и блаженно зажмурился, чувствуя, как тепло разливается по жилам.

– Зачем тебя опять принесло? – спросил Джонни.

– Так просто! Захотелось поболтать о прежних временах…

Джонни ухмыльнулся в усы. Он любил порыться в старых воспоминаниях и невольно бросил взгляд на глиняную бутылку из-под рома. Стоичко Данкин мгновенно воспользовался его минутной слабостью и быстро проговорил:

– Помнишь, Джонни?… Вместе ведь его тащили.

Корчмарь все смотрел на бутылку. Оп не мог равнодушно вспомнить о волнующем подвиге разведчиков, который двадцать пять лет назад принес им медали и отпуск. И всякий раз Джонни пробирала дрожь – ведь от каких мелких случайностей подчас зависит, останешься ли ты в Живых! Исхудавшие, оборванные, полуголодные, но молодые и ловкие, как пантеры, они пробирались к английским окопам темной, безлунной ночью и, вооруженные только ножами и гранатами, сумели захватить одного полумертвого шотландца, который спустя несколько часов скончался от полученных ран. Во время схватки были жуткие мгновения, когда все зависело от быстроты, с какой человек наносил удар ножом… Но Стоичко Данкин слишком уж часто злоупотреблял волнением, которое охватывало Джонни в минуты воспоминаний. Поэтому корчмарь хоть и расчувствовался, но тут же спохватился в гаркнул:

– Ах ты, лисица!.. Ты только на ракию набивался или опять за деньгами пришел?

Стоичко виновато улыбнулся, показав редкие пожелтевшие зубы.

– Нужда, браток, сам понимаешь!.. – пролепетал он.

– Не дам, – хмуро отрезал Джонни. – Табак скоро опять подешевеет. Я уже вперед заплатил тебе за весь твой урожай, даже слишком дал.

На лице у Стоичко Данкина застыла улыбка – и застенчивая и вкрадчивая, как у монастырского послушника, который выпрашивает деньги у игумена.

– Сколько? – сурово спросил корчмарь.

– Ну, дай хоть тысячи полторы, – нерешительно вымолвил Стоичко.

– На что они тебе?

– Хочу одеть своего парня, – сбивчиво принялся объяснять дровосек. – Самого старшего, ты его знаешь… который в городе учится. В этом году гимназию кончил, а осенью поступит в школу запасных офицеров – вызвали его туда.

– Этого шалопая? – злобно спросил Джонни. – Того, что на Георгиев день царя обругал?

– Враки это, браток, не верь людям, – заступился за сына Стоичко Данкин и, отхлебнув ракии, отер ладонью седые усы. – По злобе наговаривают. Парень хороший… Учился, а сам работал – я на него гроша ломаного не истратил…

Стоичко умолк, и глаза его засияли гордостью и умилением.

– Вот я и надумал одеть его по-городскому… – продолжал он. – Грех мне перед богом… Ведь он до нынешнего дня ничего от меня не видел. Сам себе на хлеб зарабатывал, как говорится, с малых лет батрачил.

Джонни слушал с мрачной завистью во взгляде. Стоичко Данкин сообразил вдруг, что нечаянно затронул больное место приятеля. У Джонни было двое детей – сын и дочь. Сын с грехом пополам окончил только прогимназию. После безуспешных попыток учиться в гимназии он вернулся к отцу и окончательно отупел от однообразной работы в корчме и беспробудного пьянства. Военная служба в городе сделала его развратником, скандалистом и достойным соперником начальника местной полиции в любовных похождениях. Дочь Джонни окончила школу домоводства; девушка она была смышленая и хорошенькая, но убежала из дому с одним повесой-столяром, который появлялся на сельских ярмарках, щеголяя напомаженными волосами и франтовским костюмом городского покроя. Теперь этот молодчик волочился за женщинами и проедал приданое жены, а работу свою забросил, хотя Джонни помог ему обзавестись в городе мастерской. Бережливому и даже скупому Джонни было особенно тяжело видеть, как зять мотает деньги, которые выторговал у него за дочь. Все это было хорошо известно Стоичко Данкину. Ему стало жалко приятеля, и он сделал неуклюжую попытку посочувствовать его горю.

– А впрочем, я своего озорника тоже не очень-то хвалю, – сказал он. – Молодо-зелено, сам знаешь… Из-за пустяков может голову потерять. Но я все-таки хочу купить ему одёжу. Вот я и…