С моря дул легкий прохладный ветерок. Солнце клонилось к закату. Рыбацкая лодка с надутым парусом лениво приближалась к берегу.

– Это неплохо, если верно. Почему бы и нет? – произнес генерал, возвращаясь к слухам о сделке с Кондоянисом. – Пусть выплывет хоть один человек.

– Вы уже передали свой табак Германскому папиросному концерну? – осведомилась Ирина.

– На днях передам все.

– Значит, у вас тут забот больше нет?

– Не было бы… – вздохнул генерал. – Но мы закупили пятьдесят тысяч килограммов сверх обусловленного для Германского папиросного концерна количества – и просчитались. Надеялись, что подзаработаем немножко после перемирия, когда на табак будет спрос. Кто бы мог подумать, что события примут такой оборот!

– Предложите эту партию фон Гайеру, – сказала Ирина. – Германский папиросный концерн купит ее немедленно.

– На что мне бумажные деньги? – огорченно вздохнул генерал.

Ирина в душе потешалась над гостем. Под натиском своей энергичной супруги генерал пристроился к пиршеству хищников, а сейчас, увязнув по уши, не знал, как унести ноги.

– Куда вы думаете девать этот табак? – спросила Ирина.

– Вот по этому-то вопросу я и пришел посоветоваться с вашим супругом, – ответил генерал. – Если они с Кондоянисом действительно заключают крупную сделку, то он сумел бы втиснуть и мою небольшую партию. Скажите, ведь сумел бы, правда? – В голосе генерала звучало волнение. – В конце концов, дело идет о том, чтобы оказать услугу честному… заслуженному болгарину.

В красноватом свете заката нa пиджаке генерала выделялись многочисленные орденские ленточки, которые он носил отчасти из тщеславия, отчасти для того, чтобы внушать уважение администрации Беломорья. Он всегда был вот таким приятным и безобидным болтуном, а в отношениях с Германским папиросным концерном никогда не докатывался до измены родине. Однако нечто незримое пятнало его честь, принижало его и превращало из заслуженного и награжденного орденами генерала в обыкновенного плута-торгаша. Должно быть, это была его привычка выставлять напоказ свои ордена всякий раз, когда «мужик Баташский» посылал его вести переговоры о какой-нибудь очередной махинации. Его честь, как и честь тысяч других людей, пятнал все тот же табак.

Генерал ушел, когда уже совсем стемнело и на небе замерцали бледные звезды, подернутые молочной дымкой. Ирина уклончиво пообещала ему свою поддержку. Немного погодя позвонил по телефону фон Гайер. Он сообщил, что Фришмут согласен дать катер, так что завтра они могут поехать на остров. Договорились встретиться утром прямо на пристани. Борис и Костов все не возвращались, и Ирина, поужинав в одиночестве, приняла хинин и погрузилась в чтение детективного романа. С некоторых пор она читала только детективы – другие книги уже не увлекали ее. Не раздеваясь, она задремала па кушетке в ожидании мужчин, которых надо было предупредить о том, что завтра с утра она вместе с фон Гайером отправится на остров. Борис и Костов вернулись к полуночи, уставшие от поездки на автомобиле в соседний городок, где «Никотиана» обрабатывала двести тысяч килограммов табака сверх партии, приготовленной для Германского папиросного концерна, не считая других трехсот тысяч килограммов, которые обрабатывались в Кавалле.

Ирина спала и видела сон, запутанный и бессмысленный, как все сны, но пронизанный щемящей тоской по ушедшей юности. И вот сои внезапно оборвался, уступив место противному хриплому реву. Проснувшись, она поняла, что это протяяшые гудки автомобиля – Костов сигналил Виктору Ефимовичу, чтобы тот открыл большие железные ворота и пропустил машину в гараж. Лежа на кушетке, Ирина старалась удержать грустное очарование своего сна, продолжавшегося всего несколько секунд. Но оно исчезло почти мгновенно, и, как всегда, остались только нудная, холодная тоска и раздражение па тот больной и пресыщенный мир, который ее окружал и теперь жил в предчувствии своей гибели. Она слышала, как Костов ввел машину в гараж. Потом – как он вместе с Борисом вошел в столовую и как наконец Виктор Ефимович подал им ужин.

Ирина встала, небрежно поправила волосы и спустилась к мужчинам. Теперь, когда волнующий сон отлетел, ее лицо приняло обычное любезное и равнодушное выражение.

– Закончили дела? – спросила она.

– Нет еще, – ответил Борис – Но все идет как нельзя лучше.

По его громкому и самоуверенному голосу она поняла, что к ночи он, как всегда, успел изрядно напиться, но против обыкновения был в хорошем расположении духа. Вместе с ним и Костовым ездил и Кондояпис, чтобы осмотреть табак, и сделка, вероятно, была уже заключена.

– Когда же ты покончишь со всеми делами? – раздраженно спросила Ирина.

– Терпение, милая, терпение! – Борис погладил ее по руке, пытаясь быть нежным, но движение получилось только слащавым. – Мне нужно еще несколько дней, чтобы проверить свои расчеты, а потом мы поедем в Салоники осмотреть фабрику и подписать договор.

– Да, но я не намерена жариться здесь. – Она повернулась к Костову: – В вашем доме, как в печке! Кажется, тут и клопы водятся.

– Да, здесь жарко, – равнодушно согласился эксперт, – Но клопы – плод вашего воображения! Налить вам вина?

– Нет, – ответила Ирина.

Костов налил себе стакан вина, проклиная угрожающий ему приступ грудной жабы – расплату за удовольствие.

– Надо будет развлечь вас чем-нибудь, – сказал он, нащупывая в кармане коробочку с нитроглицериновыми пилюлями.

– Я уже сама позаботилась об этом, – отозвалась Ирина. – Завтра еду на остров.

– С кем? – спросил эксперт.

– С фон Гайером.

Наступило молчание, предвещавшее бурю. Костов пожелал супругам спокойной ночи и поспешил уйти из столовой.

– А фон Гайер почему увязался за тобой? – хмуро спросил Борис.

– Ты опять за свое! Я не могу ехать на остров одна. Кто-то должен меня проводить.

И она рассмеялась. Теперь она всегда была с ним дерзкой и циничной и не хотела его обманывать, а только старалась избежать скандала.

– Не позволю! – грубо отрезал Борис.

– Но отказаться сейчас было бы глупо и невежливо. Я сама попросила фон Гайера взять у Фришмута катер.

– Не позволю! – дико завопил Борис, угрожающе вскакивая со стула. – Я не позволю делать из меня посмешище на глазах служащих… Вся София уже говорит о твоем поведении. Мало тебе того, что ты три года была его любовницей?

Но Ирина холодно осадила его словами:

– Кстати, по твоему поручению.

Болезненная судорога, как от удара кнутом, пробежала по обезображенному яростью лицу Бориса. Ирина, глядя на пего в упор, безжалостно рассмеялась, хотя и знала, что он до сих пор испытывает к ней чувство, приковавшее его к ней еще в тот далекий день, когда он впервые поцеловал ее у часовни. За все годы его могущества у него не было другой женщины. Но чувство это было искалечено его алчностью и дважды попрано им самим ради «Никотианы». И потому Ирина не испытывала к нему ни капли жалости и только холодно наблюдала, как он кривится от боли, как его измученный и жадный взгляд пытается найти в ней то, что навсегда ушло из их жизни. Вспышка гнева и душевная боль истощили его силы, он грохнулся на стул и хрипло прошептал, словно говоря самому себе:

– Не пущу… Будь что будет… Устрою скандал на улице… на самой пристани…

Взбешенная его угрозой, Ирина бросила злобно:

– Попробуй! Только тогда тебе не придется больше бегать за Кондоянисом.

– Что? – взревел Борис, теряя самообладание. – Значит, запугивать меня думаешь?

– Я только предупреждаю тебя.

– О чем? Что меня арестует гестапо?

– Не тебя, а Кондояниса.

Бориса это немного удивило – спьяну он не сразу сообразил.

– Ты хочешь сорвать нашу сделку, – отупело пробормотал он.

– Это ты ее сорвешь, если учинишь скандал, понятно? Именно сейчас надо отвлечь внимание фон Гайера от Кондояниса.

В мутных глазах Бориса мелькнул проблеск понимания.

– А-а! – протянул он. – Ты хочешь сказать, что будешь действовать, как и раньше?