Когда Кристалло привела ее, умытую и причесанную. Костов увидел, как нежна и красива эта девочка. В облике Аликс были те же краски, те же полутени, та же акварельная прозрачность, что и в пейзаже острова. Высокий лоб. прямой нос, длинноногое тонкое тельце уже позволяли предугадать пропорции ее фигуры в будущем, линии и формы античной статуи. Темно-синие ее глаза сияли природным умом, жизнерадостностью и бессознательным кокетством, а бронзово-рыжие волосы цветом своим напоминали золотую окраску милетской вазы. Костову казалось, что перед ним стоит дитя давно исчезнувшего народа и древней цивилизации, что Аликс похожа на маленькое бесценное произведение искусства, которое ему посчастливилось выкопать в царстве голода, невежества и дикой нищеты. Фантазия снова унесла его в будущее, и он представил себе двадцатилетнюю Аликс в расцвете юности, образованную и прекрасную, блистающую в том мире, который когда-то калечил ее. Но как долго надо будет ждать!.. Как трудно будет вернуть здоровье и силы этому тщедушному тельцу, этим впалым щечкам, этим распухшим от голода деснам и расшатанным зубкам!..

Кристалло подала обед – яичницу и жареную кефаль, а к ним – вкусный пшеничный хлеб. Оливковое масло и муку она покупала на черном рынке или доставала по знакомству у оккупантов, а у себя на заднем дворе разводила кур. Аликс удивленно смотрела на эти яства. Голод пробудил в ней желание схватить что-нибудь со стола и бежать, но она опомнилась и начала есть, робко и неумело. Непривычная чистота стесняла ее, она боялась, как бы чего-нибудь не испачкать. Кристалло дала ей первый урок хороших манер, показав, как нужно пользоваться столовым прибором. Понемногу Аликс осмелела и принялась болтать о своей козочке и соседском горбатом мальчишке Фемистокле, который хлестал ее прутом. Умственный кругозор девочки был очень ограничен. Она знала только окрестности Лимена, пьяницу Геракли, завистливого Фемистокла и болгарских солдат, которые иногда бросали ей объедки.

– Ты поедешь со мной? – спросил Костов за обедом.

– Куда? – спросила Аликс.

– В мою страну.

Девочка не ответила.

– Там много хлеба, – стала уговаривать ее Кристалло. – А господин купит тебе туфли и платья. Ты тоже будешь чистая и красивая, как дети, которые на лето приезжают сюда из Афин. Даже еще красивее.

– А куклу он мне купит? – внезапно спросила Аликс.

– И куклу и игрушки… Сколько хочешь!

Ресницы у Аликс задрожали. С тех пор как она себя помнила, она каждый вечер засыпала с мечтой о кукле. Эта мечта иногда бывала даже сильней и острей голода. И тогда вместо хлеба девочке снилась кукла.

– Правда? – с сомнением в голосе спросила она.

– Разве такой добрый господин будет тебя обманывать? – ответила Кристалло.

Аликс немного подумала и скапала с беззастенчивостью, которой ее научила жизнь:

– Ладно! Поеду, если купишь мне куклу.

– Нехорошо соглашаться только из-за куклы, – рассердилась Кристалло.

– А зачем еще мне ехать? – спросила девочка.

– Господин очень добрый и может взять тебя в дочки.

Аликс с недоверием посмотрела на доброго господина. Ей было неясно, как может произойти такое превращение. Жизнь обделила ее родственными чувствами. Матери она не помнила, а отец ее был моряк, и ему не хватало времени заботиться о дочери. Представления ее о «родных» ограничивались пьяницей Геракли. Но он часто бил ее, и поэтому она боялась и ненавидела его.

После обеда Кристалло вынесла во двор швейную машину и начала перекраивать для Аликс свое старое ситцевое платье, в котором по утрам делала в доме уборку. Она неохотно занялась этой работой, потому что была скуповата и знала, что платье еще можно было бы поносить. Но постепенно она примирилась с неизбежностью и начала ощущать какую-то доселе незнакомую радость от сознания, что она оденет голодную и полуголую девочку. Кроме того, Кристалло была религиозна и твердо верила, что доброта ее будет вознаграждена провидением. Недаром она каждый день зажигала лампадки перед иконами. И может быть, именно поэтому немцы не выслали ее с Тасоса в Самофракию, где можно было умереть от жары среди раскаленных скал. Но сейчас Кристалло старалась вовсе не потому, что хотела снискать милость провидения. Увидев, как обрадовалась Аликс новому платью, она так растрогалась, что решила подарить девочке и синюю шелковую лепту, которая должна была очень пойти к ее глазам.

Но пока Кристалло шила, силы покидали маленькую Аликс. У нее начался приступ лихорадки, и по телу стала пробегать холодная дрожь. Как больная собачонка, которая инстинктивно ищет тепла, она уселась па солнцепеке, съежившись и сжав кулачки.

– Тебя каждый день трясет? – спросила Кристалло.

Аликс не могла вымолвить ни слова. В ее синих глазах застыл страх, она вся дрожала, и зубы ее стучали от озноба. Голову уже словно стянуло железным обручем. Она крепилась из последних сил, стараясь сохранить сознание, чтобы не осрамиться и не рассердить Кристалло и старого господина. Тогда не видать ей обещанной куклы! Однажды ее начало трясти, когда она вместе с Фемистоклом наела козочку. Когда приступ прошел, горбун стал потешаться над нею, рассказывая, что она в бреду размахивала кулаками и сквернословила, как солдаты, когда они отгоняли ее от столовой. И вот теперь она боялась, что опять начнет ругаться, и в отчаянии стискивала зубы.

Костов сейчас же отнес ее в комнату, которую приготовила для него Кристалло. Но в прохладной комнате озноб у Аликс усилился. Эксперт уложил ее в кровать и укутал одеялом, в то время как Кристалло оплакивала свои белоснежные простыни. Она была очень чистоплотна, а ноги у Аликс были покрыты пылью и царапинами. Но, несмотря на это, суматоха и беспорядок, вызванные появлением девочки, доставляли гречанке удовлетворение.

Озноб у Аликс усилился. Синие ее глаза помутнели, личико пылало, тщедушное тельце горело в сухом жару. Вскоре она начала метаться, бормотать несвязные слова и болезненно вскрикивать, как будто ее били.

– Это тропическая малярия, – озабоченно промолвила Кристалло.

– Почему ты так думаешь?

– Обыкновенная не трясет так сильно.

Костов торопливо накинул пиджак и бросил тревожно:

– Пойду за врачом!

Только сейчас, сбегая по деревянной лесенке, он вспомнил, что обещал Ирине и фон Гайеру пообедать с ними вместе в таверне Аристидеса у пристани.

Он быстро прошел по сонным уличкам на пристань и увидел своих спутников за столом под сенью раскидистой чинары. Они уже заканчивали обед, раздосадованные, а может быть довольные, отсутствием Костова. На столе стояли тарелки с сардинами и телятиной. Вдобавок Аристидес приготовил гарнир в греческом вкусе и рыбные деликатесы. Ирина и фон Гайер уже начали вторую бутылку вина и потому были в приподнятом настроении. За соседним столиком сдержанно и чинно обедали немецкие матросы с катера. Глаза у Ирины искрились от крепкого вина, а слегка раскрасневшийся фон Гайер уже думал о том, как они уйдут в прохладную, хоть и не особенно опрятную гостиницу. Костова они встретили смехом и шутливыми намеками по адресу Кристалле, но он пропустил все это мимо ушей и, наклонившись к Ирине, тихо сказал ей:

– Я прошу вас пойти осмотреть одного греческого ребенка.

Ирина поморщилась и спросила с досадой:

– Какого еще ребенка?

– Одного больного и голодного ребенка.

– Сейчас не могу, – ответила она. – Жарко.

Эксперт понял, что она опьянела. Ей, как и фон Гайеру. хотелось скорее добраться до прохладною номера в гостинице.

– Я очень прошу вас! – настаивал Костов.

– Опять филантропия! – Она с раздражением взглянула на него. – Удивительно, откуда у вас берется эта нелепая чувствительность?

Когда-то долг врача был для нее превыше всего, и она вставала по первому зову, но сейчас ее сковала тягучая лень. Ей не хотелось сдвинуться с места даже ради больного ребенка. Она сделала гримасу, которая показалась Костову омерзительной. В этой гримасе скучающей красивой женщины отразилось все, что яд «Никотианы» двенадцать лет откладывал в ее душе: эгоизм светской дамы, холодность бездетной жены и презрение сытого к состраданию и милосердию.