– Я поговорю о вас с отцом.

– Попробуйте, – отозвался он. – Может быть, он меня примет.

Но опять ни следа прежней насмешливости, ни намека на то, что он чувствует себя польщенным ее улыбкой, ни признака того, что он глупец, не понявший ее. Ни капли раболепной благодарности не было в его взгляде, ни малейшего желания использовать ее неудачную попытку пойти ему навстречу. Ничего она не дождалась, кроме легкого, вежливого, равнодушного поклона.

Быстро поднявшись на крыльцо, Мария вошла в холл. Она испытывала глубокое волнение; казалось, какое-то откровение раскрыло перед ней всю красоту жизни, которую ей до сих пор мешали видеть ее тоска и неврастения.

Много раз ребенком она входила в этот холл с гипсовыми украшениями на потолке, с большими зеркалами и мраморными столиками по углам, и всегда при этом у нее было радостное чувство открытия чего-то нового – вещей, людей, событий, которые она перед этим увидела на лужайке, во дворе или в саду. Сейчас она испытывала то же ощущение, то же самое желание вбежать в столовую и в порыве детской радости рассказать отцу об открытии, которое она только что сделала. Но она тотчас опомнилась. Двадцать четыре года вырыли бездонную пропасть между той, что когда-то была ребенком, и ее отцом. Может быть, он и сделает все, что она пожелает, но не поймет ее. В холле она услышала доносившийся из столовой бас отца, который с ужасным произношением пытался говорить по-английски. Доносилось и сопрано Зары – она поправляла своего поклонника, певуче и красиво растягивая слова. Они отлично проводили время и уже начали пить чай, не дожидаясь Марии. Это показалось ей грубым и невежливым.

Все же она вошла в столовую, весело поздоровалась и переставила на железную подставку горячий электрический чайник, который Зара забыла на скатерти. Зара неловко извинилась, соврав, что чайник она поставила только на минутку. Она была в ярко-синем халате, который распахивался при каждом движении и довольно бесстыдно оголял ее колени и грудь. Папаша Пьер старался сгладить дурное впечатление от всего этого, притворяясь, что ничего не замечает. Он был в прекрасном настроении, и постоянная, несколько враждебная неловкость, которую он ощущал в присутствии дочери, теперь превратилась в благодарность за то, что она отказалась ехать в Афины. Он с изумлением заметил румянец на ее щеках. Видеть Марию оживленной – это случалось так редко!

– Ну как?… Похоже, что тебе понравилось на лужайке, – сказал он. – Я бы тоже остался здесь, если бы не этот проклятый француз из торгового представительства, с которым я должен встретиться в Афинах…

Никакого француза ему не нужно было видеть в Афинах. Больше того, ради поездки с Зарой он отложил важвую встречу с голландскими коммерсантами в Гамбурге. Но Мария не обратила внимания на его ложь и быстро сказала:

– В саду ждет один молодой человек, который хочет с тобой поговорить. Пожалуйста, прими его сейчас.

– Что за молодой человек?… – спросил папаша Пьер.

Беспокоить его в такое время показалось ему необычайной дерзостью.

– Один служащий, уволенный со склада.

– Начнет ко мне приставать, – небрежно проговорил Спиридонов. – Некогда мне заниматься всякими пустяками.

– Для него увольнение – не пустяки. Я хочу, чтобы ты его выслушал и немедленно вернул на службу, – почти приказала Мария.

Папаша Пьер и Зара растерялись. Первый раз в жизни Мария повысила голос и чего-то потребовала. Мария, у которой вообще не бывало капризов и причуд! Папаша Пьер мог гордиться такой бережливой, разумной и сдержанной дочерью: она никогда не переступала рамок хорошего тона и установленных правил, не меняла своего всегда вежливого, но холодноватого отношения ко всем. Может быть, и у нее бывали увлечения, но она их неизменно скрывала. Она появлялась в обществе, как серый бесшумный призрак, внушающий лишь уважение и легкую скуку. Никто не видел ее флиртующей. Никто не замечал, чтобы она поддерживала крайние взгляды или отдавала кому-либо предпочтение. И ее внезапное, подчеркнутое и настойчивое желание сейчас казалось чем-то невероятным.

– Где этот молодой человек? – все так же растерянно спросил папаша Пьер.

– Ждет в саду. Ты можешь пригласить его к нам. Судя по всему, он воспитанный юноша.

Некоторые проницательные люди утверждали, что Мария неожиданно выйдет замуж за человека, который за ней не ухаживал и даже не думал ухаживать. Папаша Пьер, отлично разбиравшийся в человеческих слабостях, принадлежал к числу этих людей. Значит, Мария… Что ж, хорошо! Он не против. Он только озадачен тем, что все произошло так молниеносно. Никогда нельзя понять, что именно женщины ищут, предпочитают и любят в мужчине. И все же папаша Пьер представил себе неизвестного счастливца одним из тех надутых, бесполезных и самонадеянных типов, которые приходили на приемы Марии со скрипичными или виолончельными футлярами и принадлежали к так называемому музыкальному миру. А к людям этой категории папаша Пьер не испытывал ни любви, ни ненависти, но просто считал их докучливыми, хоть и безвредными мухами. Его немного огорчало лишь то, что жизнь отдалила его от Марии и они стали совсем чужими друг другу. Чтобы добиться его содействия, которое он готов был оказать ей от всего сердца, она сразу же проявила всю свою настойчивость. Бедная Мария!.. Он знал, что она не одобряет его образа жизни, но никак не предполагал, что ее отношение к нему дойдет до такой враждебной отчужденности. Да разве он тиран? Разумеется, нет. Пусть Мария делает, что хочет. Он на все согласен. Рассуждая так, папаша Пьер не сознавал, что великодушие его объясняется тем, что в истории с Зарой он чувствует себя виноватым. Еще меньше он сознавал, что Мария решила покончить с формулами и ей сейчас безразлично, что подумают окружающие.

– Так позови же его наконец! – нетерпеливо проговорила она, прерывая молчание, во время которого папаша Пьер и Зара смотрели на нее, словно онемев. – Мы не заболеем проказой, если попьем чаю вместе с мелким служащим.

Да, разумеется… Не важно, что юноша, которому Мария хочет помочь, мелкий служащий. Но папаша Пьер немного удивился, почувствовав, что это и в самом деле не важно. Он встал и подошел к открытому окну. Какой-то молодой человек, бедно, но довольно прилично одетый, сидел на скамейке в саду.

Папаша Пьер крикнул ему дружески:

– Эй, паренек!.. Ты меня ждешь? Шагай сюда.

Врожденный дар психолога и многолетний опыт торговца научили папашу Пьера распознавать сразу и безошибочно основные качества людей. Когда Борис, сопровождаемый Зарой, которая сгорала от любопытства и вызвалась его встретить, вошел в столовую, папаша Пьер почувствовал, что перед ним стоит дерзкий и хладнокровный юноша. То было его первое впечатление, и к нему тотчас прибавилась догадка, что юноша соображает быстро. А тот, казалось, сразу же понял, как надо себя держать, и ничуть не был смущен необычайной любезностью, с какой его приняли. Он поблагодарил Марию легкой улыбкой, но, поскольку он хотел видеть только господина генерального директора «Никотианы», остался совершенно равнодушным к присутствию девушек. Папаша Пьер быстро решил, что это предусмотрительный и холодный хитрец. Таких людей можно прощупать в разговоре со всех сторон, но так и не понять, о чем они думают. И еще одно: острые глаза юноши обладали способностью бросать мимолетный взгляд на что-нибудь и тут же застывать, словно ничего не заметив. Это были идеальные глаза для игры в покер, для надувательства, для коммерческих переговоров или для удара из засады, который нужно подготовить незаметно и нанести решительно. А как у него насчет энергии и трудоспособности? Папаша Пьер знал, что лень, как и другие пороки, накладывает свой отпечаток на лицо человека. Черты лица этого прохвоста были напряжены и тверды, глаза упрямы, а губы чуть поджаты. От него исходил острый запах табачных листьев, который смешивался с благоуханием лаванды и духов «Л'ориган», исходящим от платьев девушек. Его волосы и кожа были пропитаны запахом склада, как у человека, который с утра до ночи находится в цехе, где обрабатывают табак. И наконец, вид у этого юноши был приличный, лицо почти красивое – словом, это был человек, которому вполне пристало одеваться элегантно, останавливаться в отеле «Адлон» и иметь дело с иностранцами.